Старик

(Из рассказов, собранных на просёлочных дорогах)

Однажды судьба забросила меня в небольшую деревеньку на Среднерусской возвышенности. Тут я и познакомился с моим Стариком, помнившим ещё русско-японскую войну, помещиков, царя Николая Второго и ещё очень много для меня неизвестного. Старые люди любят поговорить: времени свободного у них много, а собеседников не хватает. Я же, в свою очередь, любил послушать рассказы про времена, которые нам и представить не всегда удаётся, про людей и события минувшего, о которых не узнаешь  из книг..

  Однажды в жаркий летний полдень  мы сидели с ним в спасительной тени раскидистого куста  на небольшом бугорке у покосившейся, местами лежавшей на земле деревянной ограды старого кладбища, словно на берегу реки Времени. По ту сторону ограды располагалась безымянная могила, ввалившаяся, словно живот девушки, страдающей манией стройности.

Кладбищенская земля как будто ждала следующего посетителя. На почерневшем от времени деревянном кресте была прибита жестяная дощечка, на которой когда-то было написано имя умершего, но дожди и прочая непогода смыли её начисто. Рядом с могилой начинался участок свободной для заселения земли, покрытый уже начинающей желтеть травой. Людям земнородным не всегда хватает места в жизни при самой жизни. После же смерти с этим становится проще.

 - Вот так живёт, живёт человек…, - вдруг сказал Старик и вздохнул.

Было ясно, что он собрался рассказать что-ьл. Я вопросительно посмотрел на него.

- Помню, совсем мальчонкой был, прислали к нам в деревню батюшку. Видать, сослали за что-то, в наказание. Потому что приехал он один, без матушки. Да и пробыл не так чтобы очень уж долго. И ведь какой удивительный человек оказался! Прежние-то священники были – морда толстая, брюхо как морда, а этот невысокого роста, худощавый и лицо очень умное. Красивый такой, видный. Читать любил – книжки всё выписывал.

И вот когда праздник какой церковный, так народ ему всякую всячину приносил: кто калач, кто пирогов, кто ещё чего. Прежний-то священник, он как делал? Что сам не съест, говорит: «Отдайте свиньям». А этот-то себе ничего не брал, а говорил: «Раздайте бедным».

А по воскресениям собирались, значит, они все, кто с образованием,  – ну, фершал наш, учитель, писарь, управляющий – чай пили и газеты читали. Я им самовар завсегда растапливал. Растоплю – он мне конфетку даст и скажет:

- Ты, дружок, посиди на лавочке. Кто чужой пойдёт – стукни в окошко. Видать, запрещённые книжки-то были. А мне же любопытно, про что они там калякают. Вот я однажды его и спрашиваю, про что мол, они беседы-то ведут? Он засмеялся, по плечу меня потрепал и ответил: «Про то, как однажды прогоните вы нас всех и будете сами управлять, но ничего у вас не получится». Я эти его слова-то часто потом вспоминал...

А потом, значит, отбыл он своё наказание, которое ему определили, и уехал восвояси. Он ведь городской был.

- А из какого города?

- Говорили, чуть не из самого Питера, но правда это или нет – не знаю, врать не буду.

- Ну, а звали его как?

- Да теперь разве вспомнишь! Столько всякого с тех пор случилось. У нас учительница была, всё краеведением увлекалась. Так она в какой-то архив запрос писала, чтобы, значит, узнать про батюшку.

- И что?

- Ответили, что документов не сохранилось. Как и не было человека.

Сказав это, Старик вздохнул и  посмотрел на провалившуюся в недра земли могилку.

- Хороший был человек! – сказал он решительно.

 Трудно было с этим не согласиться. От себя я мог бы ещё добавить, что похож он был на романтического героя или коровьего мальчика из американских лент: тоже  прибыл, не известно откуда, и, сделав своё дело, уехал не известно куда.

Евгений Пырков