ДЕЛО О БЛУДНОЙ ДОЧЕРИ

- Дядь, Вы не посмотрите за моими игрушками?

Вопрос был настолько вежливый, что даже звучал с заглавной буквы. Задал его мальчуган лет десяти-двенадцати, увлеченно игравший до этого в большой песочнице, рядом с которой я сидел на обычной садовой скамейке. Тем не менее, я вздрогнул. От неожиданности. Как будто меня назвали дядей в первый раз. Я чуть было не начал оглядываться по сторонам, ища глазами того человека, к которому обращался мальчуган, глядевший на меня доверчивыми голубыми глазами.

А неожиданным вопрос оказался потому, что я сидел тут, на старой скамеечке в парке, ожидая девушку. Мыслями о ней и был занят мой бесхитростный ум. В песочнице, составлявшей одну из основных точек притяжения на детской площадке в этом старом парке, действительно были заботливо расставлены маленькие грузовички и легковушки, проложены дороги и даже построены мосты из песка. Все это мальчуган построил один, словно Робинзон Крузо, потому что вокруг никого не было.

“Н-да, плохо ты кончишь, мальчик, если не отучишься доверять незнакомым дядям вообще и свое законное имущество, в частности”, -- мелькнула в моей голове мысль. Но я не стал высказываться вслух.

Возможно, дело было в том, что с этой девушкой я ранее не был знаком, а это всегда оставляет возможность чего-то необычного. С другой стороны, совсем уж прелестной Незнакомкой в духе Блока она не была. В том смысле, что была не очень прелестной и не очень незнакомой, если судить по снимку, который лежал в моем бумажнике.

Снимок этот вручила мне ее собственная мамаша вместе с задатком и подробным устным описанием безнравственного поведения дочери. Это изустное описание было настолько наглядным, - намного нагляднее невзрачного снимка, -- что я почувствовал, будто давно знаю ее дщерь, которая

Что счастье в жизни – это деньги,

Уж начинала понимать.

 Причем на ощупь.

Девочка, отличница, тихоня, гордость семьи, пропала. Не в прямом, разумеется, смысле; она пропала для спасения души. Точнее сказать, сбилась с пути праведного. И не просто сбилась: едва ей исполнилось шестнадцать, девка словно с цепи сорвалась. В то время как ее сверстницы учились только на “четыре” и “пять”, заучивали на память по двадцать способов приготовления борща и надаивали по ведру молока от коровы в день, ее потянуло изучать кулинарные изыски в ночные злачные места и на прочие дорогие удовольствия. А доить она научилась только родителей. Обычная история для дев, достигших половой зрелости. А где взять на это немалые средства барышне, не имеющей постоянного источника дохода? Так уж устроен этот мир: чтобы что-то купить, нужно сначала что-то продать. Чтобы оплатить свою любовь к роскоши, надо сначала продать, например, плотскую любовь. Дева

Была не в силах побороть

Свою бунтующую плоть.

Но сумела направить это весеннее буйство плоти на достижение финансового итога. Как ее научили ребята с дальновидения.

Юная отроковица спуталась с неким дельцом и воротилой Сопелкиным, имевшим крутую иномарку, и теперь заботливая мамаша боялась, что юница в силу присущей ее нежному возрасту неопытности слишком дешево продаст себя. Этот способ продвижения в жизни почему-то не вызвал восторга у почтенной мамаши, отставшей от жизни, торгуя в принадлежащей ей маломощной лавчонке.

Все это я узнал в личной беседе с заявительницей, которая прошла в принадлежащем ей торговом павильоне “уралочка”, за время которой она успела переругаться со своими грузчиками и отбиться от пожарного надзора, переставив с места на место несколько коробок, загромождавших выход, и дав проверяющему на лапу.

Мамаша прошла долгую и суровую жизнь, начав оную с торговли пивом из бочки. При определенных душевных наклонностях – неиссякаемый источник дохода. Тогда это было золотое дно. Теперь просто дно. В новых экономических условиях она оказалась, как рыба в воде. Рыбой она и торговала в выкупленном по знакомству и по дешевке торговой точке на Главном рынке города. Есть, знаете ли, влиятельные люди в городе, не известные большинству горожан. Но даже ей дочкин хахаль оказался не по зубам.

Мамаша снабдила меня всеми возможными сведениями и поставила одну задачу, точнее, два условия: найти тот рычаг, который, если и не перевернет мир, то хотя бы перевернет отношения между дочкой и ее хахалем. Еще лучше, если мне самому удастся так нажать на дочку или хахаля, что они расстанутся навек. Во втором случае оплата была примерно в три раза больше.

И вот теперь я сидел на скамеечке около места, где обычно встречалась эта парочка. Мне было любопытно посмотреть, как выглядят их отношения, прежде чем собирать сведения о соблазнителе, не относящиеся к умению сбивать с пути истинного непорочных дев блестящей во всех отношениях тачкой.

Но ни в первом, ни во втором случае мне, скорее всего, не удалось бы вернуть в семью ту наивную девочку, которая доверчиво смотрела на меня со снимка, лежащего в бумажнике в моем боковом кармане.

Я посмотрел на представителя поколения, идущего мне на смену и спросил:

- А долго?

- Нет, я быстро сбегаю.

- Хорошо, - мотнул головой я, после чего паренёк убежал. И в самом деле, бегал он быстро.

Пока он отсутствовал, мимо прошли три девы, раскрашенные как пасхальные яички. У одной был на юбке разрез спереди, известный в народе под названием “я твоя”, у другой сзади – “следуй за мной”, у третьей – с боку (“ни себе, ни людям”). Все вкусы удовлетворены. Чем и объяснялась эта боевая вылазка втроем, словно у летчиков времен начала войны.

Мальчуган вернулся и шмыгнул носом:

- Поиграем? – предложил мой новый знакомый уже на правах старого.

Предложение было мне, мягко говоря, несколько не по возрасту, тем не менее, я охотно согласился и передвинулся по скамейке ближе к песочнице, почувствовав себя полководцем, взирающим на макет театра военных действий в академии имени Фрунзе. Это придало мне вид заботливого папаши, посвящающего все свободное время сыну. Только я не был папочкой. Во всяком случае, по тем сведениям, которые у меня имелись.

Но продолжалось это благолепие недолго: проходящая мимо очередная девушка взглянула на меня с таким пренебрежением, что я почувствовал себя старцем преклонного возраста, наблюдающим за песочницей кота Барсика.

Особенно напрягаться мне не пришлось, мальчуган сам все делал, что было необходимо по его замыслу, которого у него, я подозреваю, не было, сопровождая свои действия звукоподражательным “др-др”.

Когда я в очередной раз поднял глаза, чтобы осмотреться, нужная мне дева уже сидела за столиком небольшой забегаловки на три столика, которую в летнее время открывает местный парк на наиболее людном из своих перекрестков. Обычная, ничем кроме веснушек не примечательная девушка. Свеженькая, с большими, словно гимнастические обручи, серьгами в ушах. Их сейчас используют воительницы любви вместо аркана, когда хотят захомутать какого-нибудь понравившегося им жеребца. Ее соблазнитель подошел через четверть часа. Опоздание не бог весть какое страшное – во всяком случае, не столь страшное, как сам опоздавший, -- но и этого намека было достаточно, чтобы дать понять, кто тут главный.

На соблазнителе был очень дорогой прикид, обувка несомненного парижского изготовления, а не какой-нибудь турецкий ширпотреб, удел неудачников, золотые часы, заложив которые человек со скромными запросами сможет прожить до конца жизни, золотая печатка и на толстой шее золотая цепь, способная удержать не то что юную деву, но даже и океанский пароход у причала. От всего этого изобилия холеное лицо соблазнителя выглядело еще более туповатым.

Они посидели за его счет, что-то выпили. Девушка непрерывно улыбалась, радуясь не столько встрече, сколько возможности показать красивые зубы, единственное ее женское достоинство. Она это делала настолько упорно, что складывалось впечатление, будто она сейчас вцепится этими красивыми зубками в глотку собеседника.

Я оставил их ворковать, а сам простился с пареньком и отправился собирать сведения о моем подопечном. Это достаточно тягомотное дело. Вы ходите по различным учреждениям, собираете справки, расспрашиваете людей или просто следите, с кем ваш подопечный встречается. Я действовал не спеша. Во-первых, чтобы не упустить чего-либо из мелочей, которые иной раз более важны, чем основные события; во-вторых, чтобы не создавать у заказчицы впечатление, что дело сделано быстро, а значит, легко и просто. Почему и не требует повышенной оплаты.

Ушло на все это около десяти дней. Однажды, когда я шел в одно учреждение, где меня пригласили зайти через день, я по дороге случайно встретил моего предпринимателя. Они вдвоем с каким-то человеком шли по улице. Не раздумывая, я последовал за ними. Они прошли мимо музея, по обеим сторонам входа в который стояли скифские каменные бабы, и свернули в ближайший двор. Выждав чуть-чуть, чтобы не спугнуть их, я шагнул за ними.

Как только я зашел в проход между двумя старыми, еще царской постройки домами, как ко мне в тесном пространстве подворотни с обеих сторон шагнули двое. Один был пошире в плечах и без привычки раздумывать во взгляде. Другой повыше и посообразительнее. Это было все, что я успел заметить, прежде чем хорошо поставленный удар в солнечное сплетение согнул меня пополам. Я даже не успел сказать: “Ой!” Но не потому, что не хотел, а по причине резкого оцепенения всех мышц, мешавшего выдохнуть их легких воздух. Ощущение было такое, словно две скифские бабы, устав охранять вход в музей, пришли подкараулить меня здесь. Сначала я подумал, что ребята хотели таким образом начать беседу по душам, но тут же выяснилось, что беседовать они не собирались. Меня просто закинули в легковушку, стоявшую тут же. Сообразительный сел за баранку. Собака самой что ни наесть монголоидной внешности наблюдала за происходящим из-за угла.

Бог из машины

Кажется, я некоторое время находился в отключке. Во всяком случае, когда легковушка остановилась в лесочке у небольшой заросшей осокой речушки, я еще не слишком очухался. По этой причине похитители не стали тратить время, спрашивая меня, не буду ли я столь любезен, чтобы выйти из машины, а просто подхватили под руки и вытащили из нее, как мешок со ставшими ненужными вещами, и, проволочив с десяток шагов, поставили на колени в том месте, откуда потом поволокут за ноги к плескавшейся рядом воде. В затылок мне уперся ствол. Как я успел заметить, это была “Беретта”. По этой причине стало горько вдвойне: во-первых, грустно было прощаться с жизнью. Еще печальнее было умереть не от родного “ТТ”, а от заграничной игрушки – так упал уровень патриотизма.

Вечерело. Солнце, склоняясь, словно моя жизнь, за лесок, в котором мы находились, уже почти коснулось деревьев. В воздухе носились стрекозы и черные стрижи. Передо мной стояли трое. Одним из них был мой подопечный, второй – мой новый знакомый из подворотни, тот, что повыше. Третьим был человек, шедший с Сопелкиным по улице. Он открывал багажник стоявшей задом к месту действия легковушки, в которой они оба приехали вслед за нами. Когда крышка откинулась, под ней оказались катки от гусеничного трактора и железные цепи, чтобы было чем привязывать катки к ногам тела, брошенного в речку.

- Кончайте с ним, -- приказал по-хозяйски Хахаль, посмотрев на меня с холодным презрением, как какой-нибудь римский патриций на раба-гладиатора, получившего рану в бою.

Мои глаза закрылись сами собой на миг раньше отпущенного срока. Грохнул выстрел.

Не буду описывать, что я испытал. Просто, чтобы не портить свежести впечатлений, если вам удастся испытать нечто подобное. Замечу только, что все эти выбрасывания в пропасть с привязанной к ногам веревкой – детские забавы для начинающих искателей острых ощущений по сравнению с этим.

Глаза открылись также,  как и закрылись – сами собой. Неизвестность гораздо более неприятная вещь, чем смерть. Как сказал один приговоренный к повешенью, лучше твердо знать, что ты умер, чем пребывать в подвешенном состоянии.

На нашей уютной полянке был тот же расклад сил: трое передо мной, один сзади. Только теперь они смотрели не на меня, а стояли лицом друг к другу. Точнее, двое держали под прицелом третьего. Вся спесь с него слетела. Он напоминал мне нашкодившего первоклассника, вызванного для нравоучения к директору школы.

В том, что я готов, у меня в данный миг не было не малейших сомнений. Поэтому мне было совершенно ясно только одно – в рай попасть не удалось. Невозможно было представить этих громил, которые все еще стояли передо мной, в райской обители.

Оставалось предположить, что я в пекле. Но тут опять выходила загвоздка: если мы во власти Князя Тьмы, то они-то что тут делают? Или живым следует конвоировать убитых ими, чтобы жертва не драпанула по дороге? Да и не напоминала полянка место, где мучат грешников.

Пока я терзался этими мыслями, на полянку тихо въехал обычный “ЗИЛ”. Точнее, он был обычным спереди. Но он сразу после въезда резко развернулся и, словно в сказке, обернулся “черным воронком”. Я сообразил, что выстрел, который грохнул у меня над головой, был знаком, которого ребята внутри “ЗИЛа” ждали где-то неподалеку.

Из кабины выскочил старшина и ключом открыл дверь передвижного узилища. Из темного, как врата в преисподню, отверстия двери выпрыгнул человек в тюремной робе, а вслед ему высунулась красная рожа прапорщика. Прапорщик сидел на боковом месте, на коленях у него лежал автомат с укороченным стволом.

Если бы не тюремная одежда, выпрыгнувшего можно было бы принять скорее за генерала, прибывшего инспектировать вверенные ему части, настолько уверенно он держался и настолько вытянулся перед ним открывший дверцу старшина, как будто хотел получить на чай. Стрижка у незнакомца была укорочена, словно ствол автомата, и совершенно не скрывала его лицо. Это было лицо не особенно привлекательное, как и лица большинства смертных, но имевшее то преимущество, что ему не надо было представляться при встрече с кем-либо в темном переулке. Потому что на лбу у него была наколка “Коля”. Возможно, это был отголосок детских мечтаний о службе на море, где носят бескозырки с надписями “Смелый”, “Грозный”. Только не “Святой Николай”, покровитель грешников.

Но он не обратил на это внимания и сразу же направился к нам. На его лице появилась самая радостная из числа существующих на свете улыбка, обнажившая редкие, как мгновенья счастья в жизни простого смертного, зубы, черные от чифира, заменяющего в известных кругах и известных краях это самое счастье.

- Ну, здравствуй, Аркаша, друг мой ненаглядный! Здравствуй, паскуда, - обратился прибывший почти нежно, словно не к взрослому дяде, а к младенцу в люльке.

Но не было радости на лице моего подопечного. Можно было даже сказать, что вся радость, выделенная провиденьем на эту встречу, пришлась на долю новичка, поскольку Сопелкин окаменел от ужаса.

- Не узнаешь? – продолжал радоваться встрече Коля.

Если до появления “воронка” Сопелкин выглядел несколько ошеломленным, то теперь просто раздавленным.

- Что, гаденыш, думал, не свидимся? - продолжал приезжий все в том же дружеском ключе.

Не оглядываясь, он вытянул руку. Один из моих похитителей вложил в нее обрез двустволки. Выстрел из обоих стволов – и от холеного полноватого лица ничего не осталось. Залитый кровью труп выдающегося предпринимателя рухнул к ногам человека в тюремном прикиде.

Больше всего меня поразило то, как смотрели собравшиеся на происходящее действие. Все они были спокойны, словно присутствовали на съемках очередного боевика, со сценарием которого возились так долго, что выучили его наизусть. Краснолицый прапорщик даже равнодушно позевывал. Старшина усмехался, как будто хотел сказать: “Ну-ну”.И только совсем еще молоденький водитель, сидевший за баранкой, испуганно выглядывал из своего окошка, словно скворец из гнезда.

Потом стрелок перевел взгляд на меня. Это был обычный, несколько даже ленивый взгляд человека, который бросают, чтобы оценить наскоро другого человека. Он просто провел им по мне, словно очередью наискось. Эта очередь очень короткая, словно человеческая жизнь – всего три пули, но после этого вас не спасёт никакая больница. За этот краткий миг у меня спина успела покрыться потом. Потому что решался вопрос, что делать со свидетелями происшествия, т.е. со мной. А цепей и катков от гусениц вполне хватило бы на двоих. Причем никто не был бы обижен. Но на мне, очевидно, крупно было написано, что я из тех немногих, кому можно доверять.

Приезжий сделал знак рукой, ребята бросили меня и прикрутили цепями катки к усопшему. Я совершенно не был обижен, что мою долю железа отдали другому. В конце концов, не зря же нас так упорно учит дальновидение, что победитель получает все. В том числе и в смысле привязанного к ногам груза..

Отходную читать не стали. Не было и слов, с которыми моряки прощаются в дальнем плавании с одним из погибших собратьев. Когда цепи, кроме которых терять моему клиенту было уже нечего, погрузились в болото вместе с самим клиентом, испуганные лягушки прыгнули в воду, а круги от тела  стали сглаживаться, парни вернулись и встали между мной и “воронком”. На лице прибывшего появилась усмешка, такая же кривая, как и пути, которыми ходил новопреставленный. Потом он перевел взгляд на нас и сказал:

- Ну, отдыхайте.

И, оттянув одной рукой половинку моей ветровки, второй положил во внутренний карман пачку денег, несколько превосходившую по толщине ту, которую я должен был получить от своей заказчицы.

После чего скрылся внутри “воронка”. Вслед за ним погрузились и остальные участники драмы. “ЗИЛ” заскрежетал шестеренками и скрылся за кустами.

 - Поехали! - сказал тот, что повыше, слегка хлопнув меня по плечу.

Я не без труда поднялся с колен – для меня это оказалось почти также трудно, как и для обезьяны встать на задние ноги, а времени у меня было значительно меньше -- добрался до задней дверцы легковушки, которая так и осталась открытой с тех пор, как меня из нее выволокли, и плюхнулся на заднее сидение.

За нами разворачивалась легковушка, в которой не суждено было уехать Сопелкину. Она следовала за нами с полверсты, а потом водитель, так и не сказавший не слова, свернул на первом же повороте. Номер у нее, как я заметил, был московский: вероятнее всего он спешил вернуться в родную столицу.

Через полчаса мы подкатили к лучшему ресторану в городе, гордо смотревшему с высокого холма на остальной мир и прочие рестораны. Оставив тачку на стоянке, мы пошлепали ко входу, который охранял неприступный швейцар королевской внешности. У меня были сомнения, что нас впустят хотя бы на порог, поскольку одеты мы были далеко не празднично. Но тот, что повыше, коротким движением положил в нагрудный карман служебной одежды швейцара сложенную пополам бумажку, и тот, расплывшись в улыбке, приветливо распахнул двери.

Мы плюхнулись за столик у окна, из которого открывался вид на город, в котором уже начинали зажигаться огни, сменявшие последние краски заката.

Подскочил половой. У меня было ощущение, что он скажет: “Столик не обслуживается”. Поскольку по нашему виду трудно было ожидать больших чаевых, а больших неприятностей – легко. Но он не успел сказать этого. Он вообще не успел сказать ничего, потому что тем же отработанным движением высокий положил ему в карман небольшую прибавку к жалованию. Так, из чистого уважения.

- Что будете заказывать?

- Бутылочку водки поприличней и бутылочку коньячку. Только настоящего. Ну и закусить чего-нибудь.

- Бу сделано.

И через четверть часа половой сноровисто выкладывал на стол с подноса яства и напитки. Отработанным движением он открыл пузырь водки с незнакомой мне наклейкой и наклонился в полупоклоне, готовый начать разливать.

- Мы сами, - сказал самый разговорчивый и сделал движение рукой, показывающее, что больше в услугах полового мы не нуждаемся.

Он разливал по стаканам Водку - именно так, с большой буквы - не менее привычно, чем половой. Причем налил так щедро, что часть содержимого моего стакана плеснулась на скатерть. Молодой человек явно был из кругов наследников Тараса Бульбы, точнее того подвыпившего казака, который лежал в луже исключительно потому, что хотел показать презрение к своей новой одежде. Он пододвинул мне полный всклень стакан и сказал по-дружески, почти участливо:

- Пей, братан, очко-то, небось, играет.

Он явно придерживался народных средств лечения болезней вообще и нервных расстройств в частности. Мне и в самом деле необходимо было выпить после всего потрясения, испытанного сегодня. Хотя бы потому, что меня уже признали своим в шайке. Докатился. А ведь у меня есть похвальный лист за второй год обучения в начальной школе. Видела бы учительница, учившая меня писать стальным тогда еще пером первые буквы, как ее ученик распивает водку с бандитами. Которые, в общем-то, тоже чьи-то ученики. Он только что был свидетелем того, как люди, сидящие за одним с ним столиком, убили человека и спрятали его труп. И не считал этих людей особо виноватыми. Поэтому всякие доносы в правоохранительные органы о совершенном преступлении исключались. Но не потому, что свидетель преступления боялся за свою шкуру (хотя и это имело место), нет, он считал, что это совершилось не преступление, а правосудие. Мало того, он получил от них мзду за молчание.

Я попытался взять себя в руки, которые все еще тряслись, а потом взял двумя руками стакан. Опрокинули по первой; это было настоящее произведение, за которое не приходится стыдиться нашей ликеро-водочной промышленности. Давненько я не пил такого.

Когда мы выпили еще две и закусили, я задал Сообразительному вопрос, который меня мучил: “А что, собственно, произошло?”

Обычно в детективах очень умный сыщик собирает человек десять, вовлеченных так или иначе в преступление, и, задавая им наводящие вопросы, раскрывает преступление и разоблачает убийцу. Потому что понимает, что произошло. Я вообще не понимал ничего. И больше всего не понимал, при чем тут, собственно, я.

Он внимательно посмотрел на меня и, кажется, тоже пришел к выводу, что мне можно доверять.

- Понимаешь, мужик этот, Сопелкин, зарвался: решил, что самый умный и решил все захапать один. Тот, кого ты сегодня видел, Серый – это его друг детства и соучредитель. Дело-то вдвоем начинали. Кроме того, нельзя было тогда без прикрытия работать: наедут и все выгребут.

- Вестимо.

Пока дела только налаживались и поступлений было мало, жили два дружка душа в душу. Да и как иначе: они ведь в одном дворе росли, в детстве в одной песочнице играли. А потом пошли крупные средства через счета. А ведь человек как устроен? Чем больше у него денег, тем больше ему хочется. Вот жадность фраера и сгубила. Решил ни с кем не делиться и все самому захапать. Благо, случай удобный подвернулся: однажды на правление, где он дела проворачивал, наехали какие-то отморозки. Даже и не узнали, кто они были. Вломились в дверь, началась драка, потом стрельба. Потом их всех троих закопали в тихом месте в лесочке. Когда о налете забыли, и Сопелкин чуток пришел в себя, он и решил воспользоваться случаем. Стуканул в ментовку. Те раскопали могилку и нашли убиенных. Потом произвели обыск у Серого и нашли орудие убийства. А он, что любопытно, эту пушку сразу выбросил в одно болотце. И видел это болотце только Сопелкин. Он же ее извлек и, пользуясь доверием Серого, запрятал у него в подвале особнячка. Учитывая прошлое Серого, суд приговорил его к пожизненному. Вот ведь что бывает из-за жадности. За большие куски, братан, и подлости приходится делать немаленькие.

- Чти уголовный кодекс, когда сможешь, а воровской закон всегда, -- назидательно заметил второй. Это было единственное предложение, брошенное им в мир за все время нашего знакомства.

- А вернуться как сумел?

- Если ты живешь по понятиям и у тебя есть хорошие друзья, и ты вдобавок отложил немного деньжат на черный день, то сделать это просто. Надо только знать, кому из ментовского начальства дать в лапу. Потом пишешь “куму” покаяние, мол, так и так, грешен, хочу признаться в преступлении, совершенном мною на воле в таком-то городе, и тем очистить свою совесть. Все по-настоящему. Тебя вывозят, чтобы ты показал на месте, как все произошло. А потом написать в отчете: “Показания не подтвердились”. Ну, а дальше ты сам все видел.

- А я-то тут при чем?

- Ты очень удачно подвернулся. Главное, вовремя. Мы сняли тебя на видео, показали хозяину – он так перепугался, что сутки не слезал с параши. Подумал, тебя один законник нанял из Астрахани. Хозяин его недавно кинул с рыбой на крупные бабки, а теперь боится. Тот половину астраханского кладбища такими заполнил.

- Так чего кидать, если боишься?

- Жадность обуяла, дорогой мой, жадность. Основная движущая сила в прогрессе человечества. Понимает человек, что плохо кончит, а все равно ворует.

- Это уже болезнь.

- Именно. С испугу вызвал человека из Москвы – своим уже не доверял. Ну, а на ловца и зверь бежит: это оказался наш человек. Он сообщил Серому, тот распорядился начинать.

- И куда же он теперь?

- Обратно, -- и он ткнул большим пальцем себе за спину куда-то в направлении Северного Полюса, туда, где за большим окном на сером небе клубились тёмные тучи, обдавая землю мертвящим холодом. Я невольно содрогнулся и вопросительно взглянул на собеседника.

- Да-да, обратно на строгий режим, за Полярный круг. Там, между прочим, если хочешь знать, порядку побольше, чем тут. Никто ни у кого ничего не ворует. Потому что если украдет, то вычислят его в два счета, там ведь не эти ротозеи из УВД сидят. И в ближайшую же ночь утопят в параше. А начальство напишет, что несчастный случай: им лишние неприятности тоже не к чему.

Ему осталось добавить словами Писания, что ворота в этом Граде Божьем днем не закрывают, а ночи там нет. В том смысле что она, конечно, есть, и даже по полгода, когда солнце не показывается над краешком земли, а небо мутно освещается часа три в день, но в пределах забора светит круглосуточное электрическое освещение, а ворота закрывают чисто для галочки: вокруг лесотундра, болота с торчащими из них кое-где худосочными елками. Кроме этой лесотундры ничего нет, только горы в отдалении с языками снега даже в середине лета. Там не бывает побегов. Но не потому, что в этом граде божьем зекам очень нравится; сбежать там невозможно. Хотя с голоду и не помрешь -- вокруг полно грибов и ягод, -- но, несмотря на это, добраться до ближайшего жилья живым за пятьсот верст лучше не мечтать. Зимой сам замерзнешь, летом сожрут комары и мошка. Комары там, кстати, словно возмещая чахлость природы, в несколько раз крупнее обычных. Если вам привезут на свиданье передачку, есть можно только во время самого свидания; брать с собой запрещено.

Было время, эта колония считалась всесоюзным БУРом, где ломали непокорных со всего СССР. С тех пор полярная ночь не стала короче, комары менее кровожадными, зимы теплее. Нынче в ларек завоза нет, поскольку у полосатиков нет средств. На изготовлении колючей проволоки много не заработаешь, а во времена рынка просто так возить что-то не выгодно.

Мошкара успевает набиться человеку в рот в тот краткий миг, когда он говорит : “Я!” на перекличке. За десять минут, пока она длиться, летом сжирают насекомые, зимой при минус сорока можно загнуться от стужи.

И среди всего этого великолепия сидит человек, вынашивая мечту о мести. Он ткет свою паутину и словно голодный паук, годами ждет свою жертву. У него нет уверенности, что муха попадет в его паутину, но он все равно ждет, потому что это единственное, что дает ему еще силы жить.

Что ж, еще одна разновидность мечты человека о Беловодье, где правит Справедливость. Она где-то там, а мы служим ей здесь. У древних греков даже боги не могли нарушить Закон. И мы тоже блюли Закон. Хотя и воровской.

Поэтому мысль немедленно рвануть в этот Град Божий, куда вернулся современный граф Монте-Кристо, рассчитавшись с обидчиком, не возымела успеха в моем мозгу. Потому что я сидел в уютном заведении, за столиком, уставленном напитками и яствами; за окном на город спускалась  ночь, и редкие огоньки уже зажигались по улочкам и домам. Тихая музыка, несколько танцующих пар, прижавшихся друг к другу. Покой и умиротворение. В эти мгновения начинаешь особенно ценить маленькие радости жизни, которую только что мог запросто потерять. Нет, я не мог представить себе, что от этого можно оторваться и уйти в Заполярную тундру.

Я расслабился под влиянием выпитого и съеденного, словно святой после видения. Тут-то они и вломились. Нельзя сказать в прямом смысле слова, что дверь была вышиблена. Но распахнулась она с неменьшим шумом и треском. В зал ворвался десяток людей с автоматами, в масках с прорезями для глаз и защитной одежде. Все – амбалы, как на подбор. По сравнению с ними мои похитители выглядели не очень крупными и почти безгрешными.

Я непроизвольно дернулся, чтобы бежать. Но старшой, у которого реакция, как я уже сказал, была значительно лучше моей, успел положить ладонь на мой локоть: “Не дергайся”. Я, строго говоря, и сам понимал, что пытаться бежать бесполезно: не дадут. Эти ребята, прежде чем сюда ворваться через вход, конечно же, перекрыли все выходы.

- Всем оставаться на местах, проверка документов! – прозвучал громкий голос, привыкший повелевать и не привыкший, чтобы ему отказывали.

Вообще говоря, облавы – вещь возможная где-нибудь в Москве, но более чем непривычная для этого захолустного городишки. Надо же так неудачно попасться. Если кто и имел возможность вызвать в этом зале подозрения, то это были мы. Двое моих спутников были одеты более чем небрежно. У меня, как я тут же с удивлением заметил, была оцарапана щека и разбит лоб. Как только я это заметил, на нем начала распухать, словно государственный долг, огромная шишка, одной которой хватило бы, чтобы демаскировать меня. А мой вполне еще приличный прикид был помят столь же сильно, как и я сам во время волочения моего бессознательного тела к месту последнего упокоения.

Тем не менее, вломившиеся прошли мимо нас с таким видом, словно вовсе нас не заметили. У меня даже появилось ощущение, что я сижу в шапке-невидимке или еще не пришел в себя после того, как меня отключили. Была у меня, откровенно сказать, мыслишка, что я начинаю бредить от нервного потрясения, но я ее сразу же отверг.

Тем временем проверка личностей приличных посетителей шла полным ходом. Одну бабенку, одетую в меха и с тремя золотыми цепочками на шее, даже попросили показать содержимое сумочки.

- Может быть, вы еще в трусы ко мне полезете?! – возмущенно взвизгнула она.

- Надо будет – полезем, -- заверил её проверяющий. На его каменном, как у скифской бабы, лице была написана готовность без раздумий принести себя в жертву служебному долгу.

- Это сколько же им забашляли? – спросил я, потому что начал, наконец, понимать, что все это действо разыгрывалось исключительно для того, чтобы посмотреть на нас, вершителей Высшего Правосудия, потому что все кроме меня в этом городе знали, что происходит.

- Достаточно, -- усмехнулся Старшой и налил мне еще стакан водки.

На этом дело о блудной дочери и закончилось. Когда заказчица вручала мне обещанную тройную оплату, она, не удержавшись по бабьей склонности к любопытству, не без испуга сказала:

- Слыхали, говорят ЭТОТ пропал куда-то?

- Ходят слухи, он задолжал по-крупному и теперь ударился в бега, - небрежно обронил я, давая понять, что знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Не хотелось мне быть первым подозреваемым, если его, паче чаянья, найдут в болоте с привязанным к ногам грузом. 

Евгений Пырков