Просёлки

Я чуток промахнулся: подвела привычка странствовать по проселкам, не знавшим твёрдого покрытия со дня сотворения мира. В таких случаях у человека постепенно появляется представление о том, что большак, покрытый слоем взаправдашнего асфальта, толстым, словно рожа чиновника, является местом, где жизнь бурлит, словно горный поток в далёкой сказочной стране. А посему, стоит мне только выбраться к нему, я тут же уеду на первой же попутке.

Подойдя к растрескавшемуся асфальту, я посмотрел налево, откуда должна была подъехать попутка. Проскочив без оглядки мимо деревеньки из пяти лепившихся к ней домишек, дорога ныряла  в лощину, утаскивая за собой деревеньку, и снова поднималась по противоположному склону. Подъём был засажен с обеих сторон деревьями.

Я посмотрел направо, куда собирался отбыть. Дорога  там шла полем и терялась в придорожных кустах за поворотом у границы окоёма. На всем ее протяжении дорога словно вымерла.

Через четверть часа из этих кустов выполз грузовик, и пополз ко мне, быстро увеличиваясь в размерах и набирая скорость. Когда он продребезжал мимо меня, оказалось, что это обычный потрёпанный «ЗиЛ», внутри которого сидели трое. После этого мимо меня с промежутком в четверть часа проносились в обе стороны грузовики и легковушки, но ни в одно из железных коней не было ни одного свободного места. Даже в «К-700».

Иногда, правда, попадались и совсем пустые легковушки. Но тут срабатывал железный закон: чем дороже тачка, тем меньше у её хозяина желания кого-то подвозить. Не для этого он деньгу копил-с! И легковушки со свистом проносились мимо. Не для того скорость набирают, чтобы останавливаться попутчиков подбирать.

Часа через два легкий ветерок, столь приятно освежавший лицо, стал менее приятным и даже несколько раздражающим, словно жена после 20 лет совместной жизни. Я поплотнее запахнул зипун: не известно, сколько еще предстояло тут стоять. Только тут мне пришло в голову, что сегодня выходной, а дорога связывает между собой не два крупных города, а ведёт в средней величины село на окраине области, ставшее по воле судьбы уездным, но не ставшее от того крупнее. И там она оканчивается. В выходные дни движение затихало. Тут не бывает круглосуточного рева двигателей, отравляющего покой местных обывателей: движение заканчивается вместе с ложащимися спать петухами.

Я пригорюнился: в первый раз мелькнула мысль, что в такой день можно и не уехать. И тут кто-то кашлянул рядом со мной. Слева, где по народным поверьям нас сопровождает бес, пытающийся погубить. Молодой неказистый паренек появился так бесшумно, что я вздрогнул от неожиданности. Лицо у него было самое заурядное, слегка рябое с выгоревшими за лето на солнце  белесыми бровями и слегка красноватой кожей. Глаза у паренька были голубые, как летнее солнце в жаркий день. Обычная внешность человека, привыкшего спать, где положат, есть, что дадут, стесняющегося напомнить начальству о повышении жалования или по службе, не домогающегося наград и почестей. Кости таких ребят до сих пор ещё белеют по перелескам и полям, поскольку один вечный огонь проще зажечь, чем похоронить всех павших. На голове милицейская фуражка, на плечах – казённое полупальто по тогдашнему уставу с погонами старшины Мы посмотрели друг на друга, два человека, встретившиеся случайно на жизненном пути, чтобы через час разойтись в разные стороны навсегда.

Из затерявшегося в домах приёмника вдруг полилась африканская  музыка. Она была не более уместна в средней полосе России, чем слон или жираф, но стало как-то теплее. За жирафом загремела другая, про БАМ. Чувствовалось, что её создавали второпях, не долго тужась, больше вдохновляясь мечтой сшибить деньгу, чем «проверить себя на вшивость». Эти песни поют с подмостков первыми, чтобы зрители не начали расходиться, а простые смертные не поют даже в нетрезвом виде. Ещё менее могла она увлечь кого-нибудь поехать строить железную дорогу в отшибные края.

- БАМ, - сказал я, потому что не знал, что ещё сказать.

- Я там половину здоровья оставил, - странно усмехнулся паренёк.

- Случалось бывать? – спросил я, потому что не спросить было бы как-то не удобно.

- Служил в железнодорожных войсках.

- Романтика.

- Романтика, - снова усмехнулся он. – на 50–градусном морозе в палатке жить. И всю зиму ходить в сапогах.

«Лопался метал, но люди держались» - вспомнилось мне.

Честно говоря, я не нашелся, что ответить. Великая ядерная сверхдержава не смогла обеспечить своих сыновей валенками в сибирскую зиму. Спрашивать, сколько генеральских сынков приходилось на роту, было бессмысленно. Невольно я посмотрел на него повнимательнее: ему было лет двадцать пять, не больше, но у него уже не было половины зубов, да и вообще он производил впечатление не самого крепкого человека.

И тут паренька, у которого, видно, накипело в душе, прорвало: он начал мне рассказывать то, что не услышишь в передачах и не прочтёшь в газетах. Про сына, который по пьяному делу убил мать ,мешавшую ему пропивать деньги, и чтобы спрятать труп, привесил ей ведро с камнями на шею и сбросил в реку. Веревка то ли подгнила, то ли перетёрлась, и труп всплыл. А с ним и дело. И тому подобное. Дела в уезде творились весёлые, в сводках великой битвы за урожай не значившиеся.

Тут из-за дальнего дома выкатился, натужно скрежеща подшипниками, обшарпанный грузовик, вполз на асфальт и, оставляя комья грязи за собой, медленно набирая скорость, поехал в нашу сторону.

- Кажется, Оглоблин, - сразу оживился мой спутник и поднял руку. «ЗиЛок» остановился точно рядом со старшиной.

- Не до Сосновки? – спросил старшина водителя в телогрейке, открыв рывком дверцу.

- Туда.

Старшина полез в кабину, даже не спрашивая разрешения. Очевидно, они хорошо знали друг друга. Но свободным было только одно место: на втором сидела какая-то женщина, решившая воспользоваться благами попутки. В этот миг я почувствовал, что вторая попутка рядом со мной уже сегодня не остановится. Быстро поставив ногу на заднее колесо, я забросил в кузов свой вещмешок, а потом запрыгнул сам. Грузовик рванул с места так, что я едва успел занять место у заднего борта.

Тот ветерок, который донимал меня на обочине, показался мне нежным дыханием теплого моря на далеком полуденном острове. Водитель гнал так, что ветер свистел в ушах, продувая меня насквозь. Десять вёрст до Сосновки мигом остались позади. Выгрузившись не без труда, я едва сумел разогнуться. Во всяком случае, это заняло некоторое время. А когда я, с трудом, словно древняя обезьяна, распрямился, как подобает человеку, передо мной стоял плод дружбы советского и венгерского народов – «Икарус», новенький и яркий, словно сама эта дружбы.

Но – увы! – внутри опять не было сидячих мест, а стоя людей перевозить было запрещено особым распоряжением местной власти две недели назад. И тут старшина, быстро обернувшись ко мне, махнул рукой и бросил: «Ну, бывай, увидимся ещё!» Вскочил внутрь и встал на ступенях у переднего окна рядом с водителем, воспользовавшись своим неписанным правом нарушать правила писанные. Дверцы захлопнулись, и автобус тронулся. Больше этого паренька я никогда не встречал.

Через полчаса, за которые я успел выпить «для сугреву» стакан местного горячего какао в забегаловке, подкатил местный автобус, разбитый, облезлый, маленький, но в нем нашлось, словно в Царствии Небесном, место для каждого страждавшего уехать. Причём сидячее. Он медленно, словно старая кляча, трусил по казавшемуся бесконечным большаку,  мимо мелькали рощицы, забытые богом хутора и деревушки, бабки с ведерками у колодца, а у меня в голове стучали, словно колёса поезда на стыках, строки

За Россию любезную

Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту дорогу железную,

Вынесет всё, что господь ни пошлёт.

Прошло много лет, за которые много чего случилось в стране и в мире. Сменился общественный строй. БАМ из места подвига превратился в «самый длинный памятник застоя». На поругании этого памятника неплохо подзаработали те, кто ещё вчера сшибал деньгу на его воспевании.  Теперь уже по дальновиденью выступали более удачливые дети более высокопоставленных родителей, с удовольствием рассказывавшие, что они служили в ВС только две недели. Причём в ВС США по обмену. Сами отцы и деды предпочитали просить прощения у соседей за Россию, а не за свои подлости, чтобы потом с криком «Стыдно быть русским!!!» ползти в сторону границы.

Потом случился ещё один крутой поворот, и страна вновь вспомнила про БАМ. Дорога снова оказалась нужной и выгодной, а внуки Боянов Брежневского времени опять принялись бряцать на гуслях славу его строителям. И опять неплохо заработали. А я нет-нет, да и вспомню своего случайного попутчика на пустынной дороге, который не нажился ни на БАМе, ни после, на стенаниях о своей судьбе. Одного из тех бесконечно терпеливых людей, на которых держится Россия, и всё, что в ней есть хорошего и плохого.

Пырков Евгений