Передо мной сидел вальяжный
мужчина под тридцать, с холёным лицом, хорошо развитыми мышцами, что так
нравится женщинам, Прикид на нём составлял среднюю зарплату среднего
трудящегося, тачка, в которой мы сидели, говорила о принадлежности к высшим слоям провинциального
общества, т.е. была не подержанной, как часто бывает, а совершенно новой. Ни
царапины. Муха не сидела.
Но теперь он был явно испуган
и выбит из колеи, что и сделало его
откровенным и разговорчивым до невозможности, но не по делу. Он только к месту
и не к месту повторял:
- Они её убили!
Обычно я не перебиваю
собеседника в надежде, что рано или поздно он расскажет суть вопроса. Но это
был особый случай. Его мысли прыгали и путались, словно потревоженные блохи. В конце концов, мне это надоело, и я
попробовал уточнить, кого убили. Путаясь в словах и запинаясь, он выдавил из
себя, что убили его гражданскую жену, Веру Жарикову.
- Я не расследую убийства, -
честно признался я.
Породистый мужчина снова
пустился в объяснении. Из всего потока
слов, обрушившегося на меня, ясно было только одно: человек опасался, что его тоже
могут убить. Такого хорошего и успешного. Что ему оставалось, как не ухватиться за последнюю
соломинку в моём лице? Он даже обронил что-то про «этих людей», которых он
боится. Но подробнее пояснить отказался.
- Что же требуется от меня? –
спросил я, когда стало ясно, что ничего путного он мне так и не скажет.
- Мне нужен телохранитель!
Вот как. Откровенно говоря, я
никогда не испытывал желания кого-то закрывать своим телом от выстрелов,
вступать в перестрелки и рукопашные схватки. Тем более за людей, которые свою
пулю давно заслужили. Но изложил я ему это повежливее:
- Вы знаете, я занимаюсь
розысками пропавших людей, а не их охраной.
Взгляд у моего собеседника
был такой, как бывает у больного после припадка, когда он начинает узнавать
окружающих. Он тяжело вздохнул и сказал:
- По этой части тоже есть
работа. Зайдите завтра ко мне в десять.
В десять утра я зашёл, работа
действительно обнаружилась. Надо было найти и пригласить на похороны несколько
человек, к которым покойница хорошо относилась. Лично пригласить. Их
местонахождение работодатель не знал, а
времени на розыск у делового человека, естественно, не было. Вот, кстати, и
списочек. Заказчик протянул мне лист бумаги, и я ещё раз поразился перемене,
произошедшей в человеке: передо мной сидел не вчерашний испуганный хлюпик, а
уверенный в себе мужчина, знающий, чего он хочет в жизни.
Как бы то ни было, можно было
приступать к работе.
*
Первым делом я – просто на
всякий случай – посетил место гибели. Гражданскую жену моего заказчика застрелили в
подъезде небольшого двухуровневого дома, прямо у двери её жилища, находившегося
на первом уровне, на небольшой площадке из протёртых за долгие годы досок. Потому
что дом этот был довоенный, построенный вместе с такими же домами околотка для рабочих заводской окраины, трудившихся на
возникших в годы первых пятилеток заводах по соседству. На второй уровень вела
лестница с деревянными перилами и деревянными ступеньками. На каждом уровне
находилось по четыре жилища с частичными удобствами, которые для довоенных времён
были неслыханной роскошью.
Обошёл вокруг дома, с двух
сторон которого сходились на перекрёстке улицы, а с двух других располагались
такие же дома, образуя прямоугольник. Внутри прямоугольника располагались
старые, почерневшие от времени сараи, толстенные деревья и спокойствие
маленькой уютной деревни.
Сам по себе дом был не
слишком ухоженным, поскольку люди тут жили явно не богатые. Даже оконные рамы
были давно не крашены. За исключением одного жилища – у покойной. Причём во
время окрашивания краску случайно пролили, и на стене остался большой потёк.
Убийца ждал её, сидя на
небольшой скамеечке у входа, сделанной из неструганой доски, прибитой к врытым
в землю круглым столбушкам. Он шагнул за ней в плохо освещённый подъезд, в
котором входная дверь не закрывалась в летнее время вовсе, и сделал три
выстрела, которых никто не услышал.
*
Далее я пошёл прямо по
списку. Первой в нём оказалась её школьная учительница, милая старушка, давно
уже оставившая работу. Бабушка была так расстроена известием, что даже
расплакалась, и пришлось затратить значительное время, чтобы её успокоить. Прелесть
общения с такими старушками заключается в том, что, стоя на пороге Вечности,
они готовы общаться неограниченное время и рассказать всё, что знают и не
знают, просто ради общения, которого им не хватает. Тем более что язык у них –
это, пожалуй, единственное, что ещё работает. Они напоминают расколотую пластинку старого патефона,
склонного повторять одно и то же невероятное число раз. Так что приходится
слегка подталкивать головку с иголкой,
чтобы возвратиться к нужному разговору. Чтобы задержать меня подольше, она даже
налила мне чаю с домашним вишнёвым
вареньем, удивительно вкусным.
Она рассказывала о всех своих
достижениях – своих учениках, бороздивших сегодня моря, продиравшихся сквозь
северные льды, вгрызавшихся в земные недра. Но меня больше привлекали те,
которые остались совершать подвиги на месте. Словно прочитав мои мысли, она
достала из большой папки два снимка. На одном была запечатлена школьная линейка
детей, ставших первоклашками, на другом – их же выпускной в десятом.
- Знаете, я же сначала
училище заканчивала и пришла работать в начальную школу, взяла первый класс, а
потом заочно пединститут и стала их классным руководителем уже в пятом классе,
- пояснила бывшая учительница.
- Вот такой наша Верочка
пришла ко мне, а такой ушла, - добавила
она, показывая пальцем. – Знаете, она была немного угловатой, застенчивой, но
невероятно милой.
На первом снимке на меня с
радостным изумлением смотрела девочка с охапкой цветов, большей по размерам,
чем она сама, а на втором – юная девушка, немножко угловатая, словно у неё ещё
не закончился переход от девочки-подростка. На выпускном снимке бросался в
глаза паренёк, стоявший в третьем ряду. Он скосил глаза и смотрел на Верочку.
- А это что за паренёк?
- Это Володя Он был влюблён в Верочку.
- Да?
- Вы не поверите, но чуть ли
не с первого класса.
- А девочка что?
- Верочка не обращала на него
внимания. Знаете, Володя прекрасный человек, «золотые руки». Всё в классе
делал. А вот здоровье-то у него было плохое. Часто болел. Перенёс заболевание
костей, одно плечо стало выше другого, да и хромал сильно. Его иногда дразнили
Хромым или Горбатым. А знаете, какие в этом возрасте дети ранимые? И жестокие. Володя прижмётся ко мне – и плачет. Дети,
знаете, такие доверчивые…
Я мог бы от себя добавить:
«Будьте, как дети!» Только сам не мог себе такой доверчивости позволить.
- А что Верочка?
- Она всегда была доброй и
отзывчивой, тому же Володе уроки делать помогала, когда он по болезни
отставал, могла свой пирожок отдать,
если видела, что кто-то голодный. Но девочки в подростковом возрасте прежде
всего обращают внимание на внешность, чтобы мышцы были накаченные…
*
Нашёл я и остальных. Они добавили несколько черт к лику моего
заказчика:
- Жадный он был. Семья-то
зажиточная, всегда у него деньги были, когда себе мороженое надо было купить. А
вот когда мы на мяч сбрасывались, так он никогда не давал.
- Чужими вещами пользовался,
а свои не давал.
- Любил подляночки
устраивать, а вину на других сваливал. Его из школы-то выгнали за то, что у
учительницы мелочь украл, и на другого свалил. И мелочь-то эта ему на фиг не
нужна была. Просто хотел посмотреть, что учителка делать будет. Он кроме подлостей-то
и делать ничего не умеет. Преуспевать начал, только когда его Верочка подобрала
и своим замом сделала. Она была завотделом в
ООО «Сладкоежка»!
Вот оно что! Это предприятие,
только что ставшее частным, было единственным в городе по производству
сладостей. Его изделия отрывали с руками. Особенно под праздники -- Новый Год и т.д. Причём очередь желающих это сделать
выстраивалась с вечера. Сотрудники этого предприятия первыми в городе проложили
дорогу на отдых в Турции и Египте. Для них открывались лавочки продающие
умопомрачительные дублёнки по умопомрачительным ценам.
Стало понятно, почему заказчик не хотел общаться с приглашёнными
лично – он, оказывается, хромал в нравственном отношении.
Один из приглашённых рассказал
любопытный случай. Он возвращался с работы затемно. У дома, где жила Жарикова,
стоял пьяный Володька, смотрел на окно Жариковой и плакал.
- Хороший парень, я бы с ним
в разведку пошёл, не задумываясь, а бабы же этого не ценят. Им красавцев
подавай. А коли нет, так хоть два раза наизнанку вывернись – ты всё равно
плохой и мало зарабатываешь! Сошлась бы она с
Володькой – глядишь, сейчас живая была бы. А вообще, как человек, дважды
разведённый, я тебе вот что скажу: из всех женщин на свете надо только одну
ценить, почитать и носить на руках – это родную мать. Она одна только и
пожалеет. А всем остальным выгоду подавай.
Вот ведь как! Брак – он как
болото: чем больше стараешься из него выбраться, тем больше тонешь.
Итак, любимая предпочла другого.
Там за задёрнутыми занавесками этот другой целовал девушку, которую Володька любил. Странное это
чувство. Вам, наверное, оно знакомо. Вы идёте по улице и видите в ярко
освещённом окне кусочек чьей-то жизни. Люди могут радоваться, веселиться,
ссорится, обедать, и вы чувствуете себя участником этой жизни, которая кажется
вам яркой и манящей. Вы в изумлении останавливаетесь, но тут вдруг закрывается
занавеска, словно занавес в театре, и вы остаётесь один в сумерках улицы.
Теперь вы лишний и ваше присутствие нежелательно.
Многие мужчины проходят через
ЭТО. И ничего, живут дальше, женятся, рожают детей. Но никогда не забывают
девочку из соседнего подъезда. Потому что её невозможно забыть, если вы не
потеряли память. Может быть, с годами вы будет её вспоминать реже. А может
быть, чаще. Особенно, когда вы лежите ночью без сна, несмотря на выпитое
снотворное или просто выпитое.
*
Последним в списке был
Володька. Я нашёл его в небольшой «полуторке», которая была втиснута в
«хрущёвку», словно опаздывающий на работу в переполненную конку, неподалёку от
дома Жариковой. Он пригласил меня войти. Сразу бросалось в глаза, что в этом
доме давно не было женщины. Поэтому она больше походила на мастерскую – тиски,
прикрученные к столу, точило, разбросанные
запчасти к непонятному прибору – всё это свидетельствовало, что некому
было навести в доме уют. Только занавески на окнах напоминали, что когда-то у
тутошнего обитателя была мать, которая их стирала и гладила. На стене висел
снимок Веры Жариковой в рамке, покрытой невероятно красивой и тонкой резьбой
ручной работы. На такую рамку надо затратить не одну неделю упорного труда.
Володьке явно хотелось
выговориться, поэтому он пригласил меня к столу и налил водки в два маленьких
хрустальных стаканчика из набора «Зима», бывшего когда-то очень востребованным.
Часа полтора я выслушивал исповедь о том, какая она была хорошая, Вера Жарикова.
В конце концов, я не выдержал. Как уверяют знающие люди, нет на свете женщины,
которой нельзя было бы добиться. Для этого разработано много способов, и все
они с успехом применяются многочисленными дон-жуанами и простыми бабниками
ежедневно и ежечасно. О чём я и сказал Володьке:
- Послушай, может быть, тебе
следовало пойти к ней и сказать всё это? Если ждать, что она придёт к тебе
сама…
- Сказать-то можно, только
потом что? Слушать, как я загубил её жизнь?
Крыть было нечем – в том
числе и женщин – и я промолчал. На что в этом мире может рассчитывать человек с
ослабленным здоровьем и ослабленной зарплатой?
А что тут скажешь? Любовь –
это когда отдают всего себя любимому человеку. Что может чувствовать человек,
которому нечего отдать любимому существу, кроме своей любви? Любовь, правда,
присутствовала в большом размере, но далеко ли на ней уедешь? Увы! Мы живём в
довольно гнусном мире, где одной – пусть самой большой – любви не достаточно
для человеческого счастья.
Способов завоевать женщину
действительно много. Только любящий человек не может их применить.
Действительно любящий. От невыносимой любви даже иногда убивают: мол, не
доставайся же ты никому!
У меня началось раздвоение
сознания; одна половинка моего мозга плакала от жалости к хорошему человеку, а
вторая, холодная и злая, говорила: «Это он убил. Потому что у него есть мотив –
неразделённая любовь, осложнённая комплексом неполноценности».
Мой собеседник вдруг поднял
на меня глаза и спросил:
- Ты мент?
Когда спрашивают вот так в
лоб, вдруг, очень трудно не выдать себя. Наверное, на моём лице что-то
отразилось. Володька грустно усмехнулся и сказал:
- Да ты не пужайся, я тебе
одну запись дам послушать.
И достал из стола небольшой, размером с кирпич,
переносной магнитофон «Космос», который он явно восстановил из какой-то
немыслимой рухляди, но не до конца, потому что доски управления на нём не было
вовсе. Однако, эта мелочь не смутила Володьку. Он нажал отвёрткой где-то внутри
что-то – и произошло чудо: этот железный
кирпич вдруг заговорил человеческим голосом.
И не просто заговорил, а начал давать признательные показания.
Беседовали двое, мужчина и
женщина. Голос моего заказчика я узнал сразу, а относительно женщины попробовал
догадаться:
-Это что, Жарикова?
- Да, я подключился к её
телефону. Знаешь, так иногда хочется
услышать её голос. То есть
хотелось, - поправился он.
Я не удивился: человек с такими способностями
мог подключиться даже к спутнику в безвоздушном пространстве.
Беседа проходила напряжённо,
словно ледовая битва наших с канадцами.
Мой заказчик всё пытался убедить Жарикову подписать какой-то договор и
нажимал на то, что «на него давят». Иногда даже казалось, что он готов был
пустить слезу. Но Жарикова твёрдо
отвечала, что договор слишком невыгодный, стало быть, подписан быть не
может. И закончился разговор ничем.
- И что? – как обычно не
понял я.
- Как что? Если нет
начальника, подписи ставит его заместитель.
Вот оно что! Решение простое,
словно мычание коровы: Жарикову убили, чтобы её зам смог подписать договор о
поставках сырья по завышенной цене.
- Так его же за это с работы
вышибут.
- Его всё равно вышибут: он
красивый, но тупой. За него всю работу Жарикова делала, а теперь кто будет?
Напоследок деньжат урвёт.
*
Пока я таскался по околотку и
гонял чаи, нашёлся убийца. Нет, он не явился с повинной, а сделал гораздо лучше
– поймал пулю, избавив следствие от долгой тягомотины расследования. Если во
время нападения он то ли очень хорошо рассчитал всё, то ли просто повезло, но
сумел уйти никем не замеченным, чтобы залечь на дно, то на этот раз его везение закончилось. Похоже, он время от
времени менял место лёжки. Когда он вышел из подъезда в очередной раз, по воле
Случая мимо проезжал милицейский «козлик», который резко свернул во двор по
направлению к нему. Ничего особенного – просто шла обычная проверка городовых и
хожалых, кто где находится во время смены. Но нервы-то не железные: вольный
стрелок, должно быть, подумал, что это едут по его душу – открыл огонь и побежал во дворы навстречу
своей пуле. Потому что там как раз находились стражи порядка, шедшие навстречу
«козлику». Поэтому далеко убежать преступник не смог: «козлик» сразу же развернулся
и рванул за ним, два подполковника выскочили из него и побежали, отрезая беглеца с двух сторон. И тут навстречу ему появились
ещё двое хожалых, уже услышавших выстрелы и доставших стволы. После короткой, как ствол обреза, перестрелки
вольный стрелок был убит.
Я заглянул к одному знакомому
следователю поспрошать, как ведётся расследование. Знакомый посмотрел на меня с
недоумением:
- Какое расследование?
Нападавший убит – что тут расследовать. Дело закрыто.
Вот, значится, как: порок
наказан, добродетель торжествует, насколько это возможно в нашем несовершенном
мире, дело закрыто.
- А причина убийства?
- Какая тут может быть
причина! Ограбить хотел. Может, думал заставить её впустить его в квартиру, а
она стала сопротивляться. Ценности-то у неё были. И деньжата водились: она ведь
на своём предприятии не последним человеком была. Это тебе не шырь-шавырь – ООО
«Сладкоежка»!
Мой знакомый был явно рад
такому повороту событий – дело можно было закрывать. Тем более, что в это время
заказные убийства были редкостью, и расследовать их ещё толком не умели. Значит,
говорите, ограбление…
*
Дня через два мой знакомый
позвонил мне сам и сказал:
- Ты спрашивал про убийство
Жариковой? Так вот, только что убили её зама.
- Какого зама? – не сообразил
я. – Такого представительного?
- Его, родимого. И что любопытно,
оказывается, все трое когда-то учились в одной школе, в одном классе.
Дело было так: у зама
забарахлила связь. Вызвали человека починить. Вы уже догадались, что это был
Володька – сначала вывел из строя, а потом пришёл чинить. Он вошёл в кабинет,
вынул из сумки с отвёртками и плоскогубцами пушку и всадил три пули в представительного
мужчину. После чего мужчина перестал быть представительным. Выстрелы услышал
охранник и вскочил в помещение. Володька под горячую руку уложил бы и
охранника, но для этого ему необходимо было сначала повернуться к нему. Ему не
хватило доли мгновения – охранник выстрелил первым, но перед тем как упасть,
Володька тоже сумел его зацепить. Но только слегка. В моей голове даже мелькнула грешная мысль,
что, присоедини Володька к стволу глушитель – и никто бы его выстрелов не
услышал. Он бы не спеша покинул предприятие – и ищи ветра в поле. С его-то
способностями изготовить эту игрушку ничего не стоило. Но он явно не хотел
задумываться о последствиях.
Я немедленно поехал в
больницу, куда доставляют жертв несчастных случаев и приравненных к ним
перестрелок. Осенний день разгулялся. Солнце светило вовсю, и становилось уже
жарковато. В голову лезли разные не относящиеся к делу мысли. Почему-то
вспомнилось, что поручик Лермонтов погиб от пули. Но та пуля была совсем
другой. Крупная и тяжёлая, она двигалась
неспешно, словно сам девятнадцатый век, и могла разворотить все внутренности.
Современная пуля – это маленький кусочек свинца, с огромной скоростью
пробивающий человека, но не обязательно убивающий его. Человеку остаётся шанс,
такой же маленький, как и сама пуля. О чем мне и поведал молодой врач, к
которому я проник с чёрного хода через тяжеленную дверь с кодовым замком. Врач
знал меня в лицо, хотя я не очень уверен, что он помнил, как меня зовут. Ему
было не больше тридцати. Худощавый, в затемнённых очках и с начинающимися
залысинами, которые казались ещё больше из-за зачёсанных назад волос. Он
поставил мне в проигрыватель диск и убежал. Я успел прослушать весь диск под
названием «Некрофилия», включая «Первую ночь в покойницкой» и «Любовь в
свежевырытой могиле», пока он не вернулся. У этих ребят в реанимации весьма
своеобразное представление об изящных искусствах.
- Ну, как!? – восторженно
воскликнул он с порога.
- Потрясающе, - откровенно
признался я.
- Чего только не выдумают!
-Как дела.
- Кашляем потихоньку.
- Что новенького?
- Вон в третьей мужик лежит –
почку отняли. Чинил крышу, упал – раздробление. Привезли уже полуживого. А ведь
трезвый был!
Мы некоторое время рассуждали
о пагубности трезвости с точки зрения падения доходов госказны, падения с крыши и судьбы отдельного
человека.
- А тот, который с
огнестрельным ранением?
- Двоих привезли. Одного
наверняка вытащим, а второй под вопросом. Но шанс у него есть.
И врач пустился в длиннейшую
речь, пересыпанную латинскими выражениями, словно старое бабкино барахло
нафталином. Итак, шанс у Володьки был.
На следующее утро я заглянул
снова. Лицо врача было серым и, как мне показалось, изнурённым. Возможно,
сказывалась бессонная ночь. Врач старался не смотреть мне в глаза, крутил
взглядом вокруг меня, словно выслеживая муху перед тем, как врезать по ней
мухобойкой. Или господь спутник на орбите.
- Умер сегодня ночью, - хмуро
сказал он, а потом добавил: – Перед рассветом.
Словно это что-то меняло. Итак,
Володька не захотел воспользоваться своим шансом. Я повернулся и стал
спускаться по неуютным ступеням в такой же неуютный двор, служивший
продолжением этих ступеней. Солнце скрылось, пресытившись зрелищем того, что
происходит внизу.
Я перешёл через двор и вышел
на остановку, располагавшейся сразу за воротами. Подумал, не воспользоваться ли
средствами передвижения? Но спешить было некуда, и я пошёл пешком.
На стене одного из домов,
так, чтобы было видно из окон другого дома, было написано мелом: «Светка! Не
плачь – солнце взойдёт!» Наверное,
какой-то паренёк хотел утешить расстроенную девушку. Солнце, действительно,
взошло. Но не для всех. Заглянул на ставшую знакомой улицу, и вдруг увидел, что
на свалке рядом с ёмкостями для мусора из большого драного мешка выглядывает
снимок девушки в рамочке с необыкновенно красивой резьбою. Жарикова!
Подошёл, присел на корточки и
догадался, почему снимок выброшен: рамка была пластмассовая, литая, и Жарикова
была запаяна в ней навечно - совсем юная девушка с милой доверчивой улыбкой.
Заменить снимок не сломав рамки было невозможно, словно чувства Володьки. Эти
уж мне однолюбы!
Что произошло, догадаться
было нетрудно. После смерти Володьки на его жилплощадь въехал кто-то из
прописанной там родни и начал осваиваться. Таковы маленькие трагедии маленьких
людей в маленьких квартирках, населённых большими семьями.
Рамка со снимком нагрелась
под лучами неяркого солнца, и казалось, что её только что держал в руках
Володька. Бросить её обратно на свалку было выше моих сил. И тут я
почувствовал чей-то взгляд. Совсем юная
девушка – лет шестнадцать, не больше – шла по улице. Она улыбалась, потому что
светило солнце, потому что она была молода, красива и полна надежд на будущее,
которое в шестнадцать лет кажется ярким, таинственным, манящим; она была полна
предчувствием любви и счастья. Когда она увидела, что я достал снимок из
рваного мешка, по её лицу пробежала легкая тень, словно по залитому солнцем
лугу, когда набегает случайная туча. На ваших глазах луг меняет свой вил,
перестаёт улыбаться, становится грустным. То же самое произошло и с девушкой,
ибо мечтают они не о тех мужчинах, которые роются на свалках. Не будешь же ей
объяснять, что ты только что обнаружил настоящую Любовь. Большую-пребольшую. Впрочем, хорошо уже то, что не шарахнулась в
сторону, как от привидения. На которого я к этому времени уже начал походить.
Увы!
Прижимая к себе рамку, я
побрёл восвояси. Проходя мимо распивочной, услышал голос: «Хлопни рюмашечку –
легче будет». Обычно бесы шепчут в левое ухо, а этот гад нашёптывал изнутри.
- Заткнись! – оборвал его я.
Я уже понял, что напьюсь
сегодня, как свинья. Только так можно отключиться на короткий срок от
несовершенств этого мира. Но надо соблюдать приличия и пить дома, а не считать
рожей лужи.
*
Года через два случай занёс меня в эти края снова. Тут
полным ходом шла подготовка к строительству небоскрёбов. Старые дома всего
околотка безжалостно сносились. Ни
одного знакомого лица. День был удивительно сырой и промозглый. Мимо меня шли
из мрачноватого здания школы ученики. Впереди стайка веселых девчушек,
смеявшихся над какой-то шуткой. За ними плёлся паренёк в очках и со здоровенной
сумкой за спиной. Мне даже показалось, что паренёк хотел помочь одной из девочек
нести её имущество, но не решался. В попытке понять, что такое любовь и откуда
она берётся, исписаны горы бумаги, папирусов, пергаментов и просто глиняных
табличек. А внятного ответа до сих пор нет.
Я вдруг почувствовал себя
безнадёжно старым. И мудрым. Я мог бы сказать пареньку: «Не теряй времени, оно
не воротится. Лови миг! Наберись смелости, подойди и возьми её поклажу» Но не
сказал. Так устроено человечество, что оно редко прислушивается к опыту
предшествующих поколений. Как говорят знающие в этом деле толк французы, если б
молодость знала, если б старость могла…
Так и закончилась для меня
эта повесть о маленьком мальчике и девочке, которая была для него всем в жизни.
А может быть, и самой жизнью.
Евгений Пырков
Комментариев нет:
Отправить комментарий