Старая посудина

Это случилось в самом начале войны в одном из причерноморских городов, когда немецко-румынские войска стремительно наступали. В небольшом каменном доме, стоявшим недалеко от порта на деревянной скамеечке из числа тех, которые обычно располагаются в местах отдыха народонаселения,  сидел непривычный для здешних краёв человек с густой окладистой бородой, более напоминавший беглого раскольника.  Густые волосы на голове скрывались в матерчатой восьмиклинке, которую до сих пор шьют в отдалённых местностях Дальнего Востока. Образ дополнялся чем-то вроде зипуна на плечах, заношенными портками и кирзовыми сапогами. Такого человека вы ожидали бы встретить скорее на заимке в глухой тайге, чем среди достижений цивилизации. Рядом с ним на скамеечке сиротливо жался узелок, выдававший в хозяине странника.

Из дома вышел человек чуть ниже среднего роста в просторной маринарке, ворот которой, бывший когда-то ему явно тугим, он на ходу распахивал.

- Ну, что? – встрепенулся мужичок на скамейке, подаваясь всем тело и даже всем существом своим в сторону выходца их каменного дома.

- Не ясно, - ответил тот, разводя руки.

В это время из неплотно прикрытого окна донёсся уверенный в себе Руководящий Голос:

- Вы где такого отыскали? Почему на нём всё висит, как на вешалке?

Второй Голос отвечал вежливо, но твёрдо:

- Так уж получилось. Но можете не сомневаться, человек он проверенный, из наших краёв; я его уже лет пятнадцать знаю и как за самого себя ручаюсь. Да и нет других. Этого-то, можно сказать, сам бог послал.

- Ну-ну, смотри – тебе в случае чего отвечать, - ответил Руководящий Голос примирительно и даже дружелюбно, а потом добавил: -- Пойдём, сейчас соберутся.

Через несколько мгновений хлопнула входная дверь и на улицу из каменного дома вышли двое. Один был коренастый, крепко сбитый мужчина лет сорока – сорока пяти с красноватым обветренным лицом. Второй, напротив, был худощав, высок ростом, с умным лицом, но скорее писателя, чем моряка. Оба имели знаки отличия старшего начсостава ВМС.

Навстречу им из-за распахнутых железных ворот  шёл нестройный строй со старшиной во главе. Шли они вразнобой, и одеты были также: кто в обмотках, кто в кирзе или яловых сапогах, а двое в летних парусиновых туфлях; кто-то был в шинелях, несколько человек в морских робах, кто-то в гражданском, шляпы соседствовали с «крабами» на фуражках. Впечатление было такое, что этих людей начали переодевать в военную одежду, но в этот миг на складе закончились запасы. Полный военный вид был только у старшины, от начищенных до зеркального блеска хромовых комсоставских сапог и четырёх треугольничков на петлицах, которые именовались в просторечии  "пилой",  до комсоставского же ремня со звездой на пряжке, портупеи и красной звёздочки на фуражке с артиллерийским околышем.

Когда старшина построил своих людей, как полагается, т.е. сравнительно ровными рядами, два морских начальника подошли к ним, и худощавый сказал:

- Товарищи! Позвольте поздравить вас с зачислением в славные ряды черноморцев и сразу же представить вам вашего командира, Андрея Андреевича Твердохлебова.

В этом месте он сделал движение рукой, подзывая поближе вскочившего уже на ноги человека в маринарке. Тот быстрым шагом подошёл.

- Андрей Андреевич служит на судах уже пятнадцать лет.  На различных должностях. Имеет большой опыт плавания в самых сложных условиях. А в этом походе условия будут очень сложными.

 Слово «очень» он выделил особо. Тут взял слово коренастый:

- Товарищи! Вам предстоит особое задание. Немецкие самолёты усиленно минируют пути движения наших судов. Это какие-то новые мины, о которых мы знаем только то, что они взрываются под судами с большой осадкой. Поэтому было принято решение пустить впереди судов, которые отплывут сегодня ночью, старый пароход, нагрузив его под завязку металлическим ломом.

В этом месте он остановился, стёр платком пот со лба, и воскликнул, указывая пальцем на стоящее невдалеке судно, на которое бойцы вносили, тяжело ступая по сходням, раненых:

- Посмотрите на эти суда! Они будут загружены ранеными и беженцами – детьми, женщинами. И только от вас будет зависеть, останутся ли эти люди жить! Это задание особо ответственное и особо опасное, поэтому на него идут только добровольцы. Подчёркиваю, только добровольцы. Через полчаса собираемся здесь же. А сейчас – разойдись!

Через полчаса добровольцы, которых стало на три человека меньше, уже таскали на пароход железные прутья, рельсы, катили колёса от вагонов, колосники, катки и звенья от гусеничного трактора, чугунные решётки, железные ограды.

Когда погрузка раненых на суда и железа на пароход была закончена и на город опустились сумерки, строй судов вышел в море. Плаванье было на удивление спокойным. Когда прошло несколько часов, и близился рассвет, свободные от дел собрались в рубке. Только мотористы крутились вокруг двигателя, молодцеватый старшина упорно стоял на корме около спаренного пулемёта вместе со вторым номером, да на носу двое впёрёдсмотрящих старались углядеть на морской глади плавучую мину.

После долгого молчания молодой парень лет восемнадцати, нетерпеливо вглядывавшийся ночную темноту, вдруг спросил, обращаясь Твердохлебову:

- Не знаете, долго ещё?

- Да часа полтора, - неуверенно ответил тот.

- Спешишь в тыл? - спросил, обрадовавшись возможности поговорить, молодой человек, которому на вид было лет двадцать пять – тридцать. Развязные повадки  молодого человека  безошибочно выдавали в нём  приблатнённого.

- А ты не в тыл едешь? - одёрнул его кто-то из темноты.

- Да у меня совсем другое дело! – вскинулся приблатнённый. -  Думаешь, я от войны бегу? Да я первый добровольцем пойду! Мне бы только до родных мест добраться, на дружков своих хоть одним глазком посмотреть. Восемь лет ведь  не виделись. Представляете, какой шорох будет? Пашка Жёлудь с Колымы живым вернулся!

Восемнадцатилетний паренёк, который первым начал разговор, протянул обиженно:

 - Мне тоже кое-кого повидать надо!

И, почувствовав, что его слова звучат не слишком убедительно, добавил:

- Девушку. Люду. Мы с ней вместе в школе учились, а теперь она учится на учительницу. А потом и на войну можно. Мало ли что там может случиться...

Последние слова «мало ли что» он произнёс скорее для приличия. Молодости трудно поверить, что завтра, может статься, придётся умереть.

Тут встрял в разговор раскольник, который молча сидел около капитана. До сих пор он работал, не проронив ни слова, наравне со всеми, таская тяжести и приводя в порядок, насколько это было возможно, пароход, но последние слова паренька, похоже, задели его за живое:

- Вот-вот, на милашку поглядеть. Так оно и бывает. Молодой ишшо.

Он так и сказал: «Ишшо», оставив присутствующих гадать, как это слово перекочевало из донских степей в холодную Сибирь.

- Я вот тоже на свою наглядеться не мог. Пока с полюбовником не застукал. Ну, колуном и приласкал.

- Обоих?! – воскликнул кто-то с ужасом.

- Мужика-то за что? – рассудительно ответил раскольник. – Сучка не захочет – кобель не вскочит. Бабы во всём виноваты.  Всё зло в мире от баб. И в Писании сказано, что райское яблочко баба слопала, а подавился мужик.

- И что потом? – спросил тот же голос.

- А что потом? Дали десятку, отправили на Колыму. А там работа стахановская, а кормёжка зековская.   Стал я доходягой. Отправили меня в тюремную больницу. А там какое лечение?  Лепила – врач то есть -- раз в день придёт, посмотрит, живой аль нет – и всё.  Лежу, смерть поджидаю, а тут рядом со мной вот его положили.

Тут   раскольник уважительно   мотнул головой в сторону капитана и продолжил:

 – И стал он мне, родимые мои, про дальние страны рассказывать, про тёплые моря, про пальмы и как дельфины в море играют. А я лежу и думаю: ну, вот сдохну я, закопают на здешнем кладбище, воткнут палку с дощечкой. Никто и не вспомнит, что жил на свете Пётр Зубцов. А что я в жизни видел? Да, почитай, кроме самогонки ничего. Уж так мне обидно стало, так захотелось на тёплом море побывать, хоть раз на корабле проплыть. И как помиловка мне вышла --  я сразу сюда.

 Капитан Твердохлебов невесело усмехнулся и пояснил:

- А у меня дело пересмотрели,  выяснили, что ни в чём я не виновен, и полностью оправдали. Три года разбирались. Сажают у нас быстро, а разбираются медленно. Так что плавал-то я не пятнадцать лет, а только двенадцать. Три года вычесть надо. Я ведь тоже доходягой был. Если бы вот не Паша Жёлудев, там бы и остался: он же мне свою пайку отдал.

Услышав это, Паша Жёлудь радостно закричал:

 - Морячок! А я-то думал, где же я тебя видел! Смотрю, лицо, вроде, знакомое, а где встречал – не помню.

- Тут сам себя в зеркале уже перестаёшь узнавать. Как с креста сняли. Вон,  начальник этот удивлялся, что на мне всё висит, как на вешалке, а это я ещё немного отъелся.

Тут восемнадцатилетний поклонник девушки Люды радостно воскликнул:

- Смотрите, смотрите, маяк!

- Да не видать, вроде ничего, - раздался неуверенный голос.

- Не  работают маяки в военное время, - слегка обернувшись к говорящим, назидательно пояснил человек в морской робе, стоявший за штурвалом.

- Ну, не маяк, так ещё что, - упирался молодой паренёк.

Все не сговариваясь повернулись и смотрели вперёд, в сплошную темень безлунной ночи.

- Кажись, и вправду огонёк, - вдруг сказал рулевой в робе. Что-то мигает.

Твердохлебов посмотрел в темноту, потом на часы, и с облегчением выдохнул:

- Слава тебе, господи: кажись, дошли.

После этих слов по рубке прошла невидимая волна радости и облегчения: люди сочли, что опасности остались позади.  Взрыв ухнул глухо, вздыбившаяся вода скрыла на несколько мгновений старый пароход, а когда она упала, парохода на поверхности моря не было. Не было даже обломков. Остальные корабли благополучно дошли до места назначения, тысячи людей были спасены.

Вскоре советские учёные сумели разгадать, как устроены новейшие немецкие морские магнитные мины, и научились размагничивать корабли. Но люди со старого парохода об этом уже не узнали.

Евгений Пырков