Ему говорили...

Поневоле поверишь в давно отжившие взгляды далёких предков, дававших детям имена, прямо противоположные тем качествам, которые они хотели бы видеть в своих детях.

К примеру, если хотели, чтобы сын вырос умным, его называли Дураком. А Мосю  назвали Моисеем. Очень уж хотелось родителям, чтобы сын стал великим человеком! Увы! Всё получилось с точностью до наоборот: сын вырос беспутным гулякой и поклонником поэтов пушкинского созвездья, любившим повторять Дельвига:

Друзья, друзья! я Нестор между вами,

По опыту веселый человек;

Я пью давно; пил с вашими отцами

В златые дни, в Екатеринин век,

И в нас душа кипела в ваши леты,

Как вы, за честь мы проливали кровь,

Вино, войну нам славили поэты,

Нам сладко пел Мелецкий про любовь!

Не кончен пир – а гости разошлися,

Допировать один остался я.

И что ж? ко мне вы, други, собралися,

Весельчаков бывалых сыновья!

Гляжу на вас: их лица с их улыбкой,

И тот же спор про жизнь и про вино;

И мнится мне, я полагал ошибкой,

Что и любовь забыта мной давно.

Ему говорили:

- Мойша! Ты позор всего нашего народа!! Ты единственный еврей в СССР, который работает дворником!!! А ведь ты живёшь на улице, названной в честь выдающегося еврея-революцинера, хотя и в полуподвальном помещении.
Ты подметаешь улицу, названную в честь другого революционного еврея – неужели тебе не стыдно?! У твоего отца, единственного еврея в школе, была у единственного из всех выпускников учёная степень, а ты даже поступать в вуз не стал! Раз уж ты так увлёкся русской словесностью, так, может, и тебе надо поступать и двигать её, как другим русским евреям? Вон даже венгерский еврей Дитмар Розенталь столько лет был в СССР главным специалистом по русскому правописанию.

Родной дядя напирал на патриотические чувства родича:

- Мося, ты же видишь положение в стране! Подводные лодки тонут, ракеты взрываются, самолёты падают. И всё это из-за таких как ты, не желающих учиться. Помни:
гвардейский реактивный миномет создали Шварц, Слопимер, Гантмахер, Левин, Шор! А что ты сделал для России?

  При этом обязательно напоминали слова Писарева, что человек должен сам идти туда, куда  Мосю приходится тянуть за уши.

- А как же писатель В,? – огрызался Мося. -- Работал воспитателем, учителем,  рабочим, бетонщиком,  вальщиком  леса, столяром, землекопом, перегонщиком  скота из Монголии в Россию по Алтайским горам, охотником-промысловиком в госпромхозе  «Таймырский» в  низовьях реки Пясины. Устав от одиночества, устроился кровельщиком.  
Свойственники не унимались:

- Но ведь потом-то, подустав от телесного труда,  устроился  в Государственном музее истории религии и атеизма  младшим научным сотрудником. Ещё потом снабженцем, заместителем директора,  корреспондентом  заводской газеты Ленинградского обувного объединения «Скороход» «Скороходовский рабочий»,  исполняющим обязанности  завотдела культуры, исполняющим обязанности  завотдела информации.   Путешествовал на грузовом судне из Ленинграда в Баку, печатая  скучные путевые заметки. И, в конце концов, благодаря трудолюбию и упорству издал сборник рассказов, переведённый

на эстонский, армянский, бурятский языки.
- И назывался этот сборник «Хочу быть дворником»! Потому что человек жил не по лжи.

- Трудно жить не по лжи, если ты секретарь комитета комсомола ленинградского вуза. Того самого, в который ты не хочешь поступать. Идейный ли он был или приспособленец?

- Идейный приспособленец, - отвечал Мойша, потому что в те времена иностранные слова ещё не хлынули в русский язык, сметая всё на своём пути, и слово «конформист» ещё не было известно. – А дед у него, между прочим, эсесовцем был, служил в лагере смерти, влюбился там в еврейку и бежал с ней через Швейцарию в Израиль, которого тогда ещё не было, стал там иудеем, преподавал в синагоге. Когда же война закончилась семья вернулась в СССР.

Родственники смотрели на Мосю с сожалением и вздыхали: уметь так врать – и не стать русским писателем!

Но на этом нравоучения не заканчивались. «У твоего деда Исаака Матфеича было шестеро детей, а у тебя ни одного!  Раз уж ты заговорил про любовь, так, по крайней мере, женись, роди детей, ведь в Писании Бог самолично обещал умножить наш народ до численности песка морского – надо Ему в этом помочь!»

Мойша краснел, опускал голову и даже иногда каялся, но продолжал злоупотреблять горячительными напитками и поэтами Пушкинского созвездия. Он, собственно, и дворником-то устроился, чтобы иметь больше времени для этого. А когда его совсем уж допекали, отвечал: «Мир и так слишком перенаселён».

В конце концов, община собралась в синагоге, ставшей культурным центром, и решила отправить Мойшу на историческую родину. Ему выправили подорожную, снабдили прогонными и посадили в скорый поезд до Москвы, откуда он должен был отбыть в Израиль. Но Судьбе было угодно, чтобы Мойша сошёл на первой же станции, -- это оказалась Пачелма -- пьянствовал две недели, а когда пропил всё вплоть до запасного нижнего белья, вернулся на пригородном поезде обратно, напевая себе под нос:

Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!

(Музыка Яна Френкеля, слова Инны Гофф, поет Иосиф Кобзон).
 В своё оправдание он приводил строки великого Дениса Давыдова, само имя которого восходит к богу пьянства и веселья:

И с радостью пропью прогоны с кошельком

Ему возразили, что Денис Давыдов говорил несколько иначе:

И с радости пропью прогоны с кошельком

Это значит, что воин сначала обрёл искомую радость, а потом уже нахрюкался.  На следующий день:

А завтра - черт возьми!- как зюзя натянуся,

На тройке ухарской стрелою полечу;

Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,

И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!

Кроме того, прежде чем пропивать, он всё же прибыл в точку назначения. После чего поэт, собственно,  и собирался пропить кошелёк со всем его содержимым. 

В ответ на этот упрёк Мойша  ссылался на злокозненность железнодорожной станции Пачелма: во-первых, она была конечной для пригородных поездов из Богоспасаевска, и, если вы хотите ехать дальше, вам необходимо пересесть на следующий местный поезд до Вернадовки, названной так в честь выдающегося учёного и общественного деятеля Владимира  Вернадского. А оттуда уже поезд «Москва – Вернадовка» шёл до белокаменной, пока его не пустили под откос либералы. 

Во-вторых, именно на ней в царские времена один разбойник стрелял в жандарма, а когда его за это вешали в пригородном лесу, крикнул: «Да здравствует революция!» И уже в Советские времена какой-то мелкий урка тяжело ранил сотрудника линейного отделения милиции. Урку так и не нашли.  

Кроме того, в этой точке сошлись переход от крепостного права к капитализму, от кобылы к паровозу от местной обособленности к созданию единого рынка, а потом ещё и от капитализма к социализму.   А переходы всегда считались чем-то опасным. И не зря. Всё это доказывало по мнению Мойши повышенную опасность данного места

Больше Мосю не беспокоили. Сам он, правда, один раз в нетрезвом виде пытался угнать троллейбус, чтобы уехать на нём в Израиль. И даже взял в заложники сторожа. Но этот побег был с лёгкостью предотвращён: Мосю уговорили сдаться за три пузыря водки, каковые он и выпил вместе со сторожем, провозгласив напоследок:

Век, гусар, будь пьян и сыт!

Евгений Пырков