РОССИЯ – В МЕОНЕ!

Валерий Молчанов

РОССИЯ – В МЕОНЕ!

Резолюция Второго российского философского конгресса

«XXI век: будущее России в философском измерении»

Учитывая, что фетиш «высшего образования» порождает дальнейшее смешение понятий, их софистическую подмену, ведущую к фальсификации логических связей в общественных представлениях и настроениях, а также методологический хаос, при котором все учреждения образования и науки в обществе работают «БЕЗ ПОНЯТИЯ», отмечено возникновение суррогатных заменителей. А именно вместо того, чтобы восполнить систему духовного производства Истины и Человека кафедрой логики, ее наоборот замещают «кафедрами» социологии (скомпонованными, как правило, из отмененного ныне «научного коммунизма»), политологии, психологии, культурологии или методики. Псевдозаменение псевдозаменителями создает ложную квазипредметную среду псевдообразованности, через которую уже практически невозможно пробиться к телу Истины молодому специалисту с дипломом о высшем образовании.

Он обречен на диплом вместо... образования, что соответствует принципу «социологизм вместо ... истины» — любимейшей методической установке его доцентов и профессоров. Ведь карьера на кафедре зависит от написания «методичек», а не от познания Истины.

Этими же нравами они заражают сегодня и среднюю школу, в которую пафосно и агрессивно в поисках дополнительного заработка они направляют свои стопы.

Отправляясь от вышесказанного, конференция «Образование и Духовность» (апрель 1998 г.), Круглый стол «Экономическая наука — политическая экономия — софиология богатства. Ответственна ли политэкономия за экономический развал России?» (май 1999 г.), секция софиологии детства II Всероссийского философского Конгресса «XXI век: будущее России в философском измерении» (июнь 1999 г.) решили рекомендовать директивным и ответственным органам Среднего Урала:

1. Оказать методологическому семинару педагогов Орджоникидзевского района г. Екатеринбурга «ДЕТСТВО КАК ПРОБЛЕМА» всестороннюю помощь в проведении следующих (городского, областного, Всеуральского) мероприятий, а именно:

— Профессиональная конференция педагогов и психологов по теме «М.К. Мамардашвили: диалог философии и психологии по проблеме Человека».

— Межшкольный семинар учителей и вузовских ученых по теме: «Философия для детей или «софиология детства»?

(Психологический факультет УрГУ и УрГПУ, философский факультет УрГУ, Уральское отделение философского общества РФ, Профессионально-педагогический университет (СИПИ), Институт философии и права УрО РАН).

2. Восстановить в Орджоникидзевском районе уникальную инфраструктуру софиологии образования, а именно методологический кабинет Центра проблем детства и школу «Поиск» №182 — классического типа и высшей категории, как того требуют родители.

(Нестеров В.В., министр образования; Назаров В.Л., начальник ГорУНО; Черкасов СВ., глава администрации Орджоникидзевского района).

3. Оказать всестороннюю помощь Екатеринбургской Епархии и Областному педагогическому обществу организовать проведение Уральских богословских чтений на тему: «Воспитание. Диалектика Богословие».

4. Совету ректоров г. Екатеринбурга и Областному педагогическому обществу организовать межвузовскую КАФЕДРУ ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ И СОФИОЛОГИИ, а также общественную аспирантуру при ней.

5. Дабы восполнить скандальный организационно-методический пробел в научном строительстве на Среднем Урале и заложить принципиальные основы гармоничного производства и воспроизводства рабочей силы и национального богатства, создать:

— кафедры диалектической логики в УГТУ-УПИ УрГУ, юридической академии, Горной Академии;

— кафедры диалектической логики и софиологии жизни в Уральской медицинской Академии, Академии сельского хозяйства, Лесотехнической Академии, Архитектурной Академии;

— кафедры софиологической характерологии на психологическом факультете УрГУ и УрГПУ, Театральном институте, на гуманитарных и культурологических факультетах всех местных вузов;

— кафедры диалектической дидактики и софиологии образования в УрГПУ, Профессионально-педагогическом университете (СИПИ), ИРРО;

— кафедры или специализацию по диалектической логике и софиологии познания в Институте философии УрО РАН, в Институте Экономики (софиология богатства), в институте философии и права УрО РАН и юридической академии (софиология государства), в Институте истории и археологии УрО РАН;

— кафедру софиологической журналистики на журфаке УрГУ;

— кафедру софиологии детства в департаменте Детство УрГПУ и в ИРРО.

6. Поручить Областному педагогическому обществу принять самое активное и непосредственное участие (научное, пропагандистское и организационное) во Втором Российском философском конгрессе «XXI век: будущее России в философском измерении», дабы обеспечить его софиологическую направленность в работе. Реализовать секцию Конгресса по теме: «Социологизм в образовании или софиологическая реабилитация пионерскою движения? От диалектической логики к софиологии детства».

7. Областной библиотеке им. Белинского, научной библиотеке УрО РАН и муниципальному объединению детских библиотек г.Екатеринбурга составить каталог по софиологии детства.

Провести городской, областной и Всеуральский Круглый стол государственных органов народного образования, профсоюзов и общественности по теме: «Преодолеет ли педагогика свой «рабский статус»?» или «Уральские учителя в 1999-2000 году: между голодным бунтом и софиологической революцией».

Превратить его в постоянно действующий форум и орган выработки общественного согласия.

...В 1946 году в СССР было введено преподавание логики не только в вузах, но и в средней школе. За несколько лет было восстановлено народное хозяйство, разрушенное Гитлером. Тогда это назвали русским чудом.

Вот и сегодня ЛОГИЧЕСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ НАРОДНОГО ОБРАЗОВАНИЯ — ЗАЛОГ ВОЗРОЖДЕНИЯ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА НАШЕЙ СТРАНЫ!

Материальные ресурсы неправомерно сохранившихся и мимикрировавших кафедр «научного коммунизма» должны быть переданы на логическое строительство, под пристальным и заинтересованным контролем общественности Среднего Урала.

Принцип всепроникающего лже-обществоведения — ПЕРВИЧНОСТЬ МЕРТВОГО ПЕРЕД ЖИВЫМ.

Пора избавиться от пут социологизма и избавить от псевдообществознания новые молодые поколения России.

И девиз живой академической мысли таков: ОТ ЗАСИЛЬЯ СОЦИОЛОГИИ — К ТОРЖЕСТВУ СОФИОЛОГИИ!

Наука Урала, декабрь 1999 г. № 23

Начала софиологии,

или в каком смысле слова «цивилизация есть кабак»

         Само выражение это принадлежит писателю Василию Розанову. А взято оно из его знаменитых теперь «Опавших листьев. Короб второй», что были опубликованы в 1915 году. Мысль же писателя, в полном своем виде, такова.

         «Вся» цивилизация XIX-го века» есть медленное, неодолимое и, наконец, восторжествовавшее просачивание всюду кабака.

         Кабак просочился в политику – это «европейские (не английский) парламенты».

         Кабак прошел в книгопечатание. Ведь до XIX – го века газет почти не было (было кое – что), а была только литература. К концу XIX-го века газеты заняли господствующее положение в печати, а литература – почти исчезла.

         Кабак просочился в «милое хозяйство», в «свое угодье». Это – банк, министерство финансов и социализм.

         Кабак просочился в труд: это фабрика и техника.

         Раз я видел работу «жатвенной машины». И подумал: тут нет Бога.

         Бога вообще в «кабаке» нет. И сущность XIX- го века заключается в оставлении Богом человека».

         Конечно, интуитивно вполне ясно, что имел в виду писатель в этих своих словах. Тем более, что ясность эта дана нам «через перечисление». И все же читатель, счастливо избегнувший влияния «печати» и воспитанный «на литературе», мог бы задать, однако, вопрос: а что ж такое есть, в розановском понимании, «кабак сам по себе»?

         Попробуем сами же, и ответить на него.

         Как человек своего времени (1856-1919) Розанов безусловно был приобщен к античным штудиям. И как обладатель классической образованности, он, вслед за лучшими умами России, включал великую античную культуру в свой личный духовный опыт, а как профессиональный литератор – пускал ее в интеллектуальный общественный оборот.

         Конечно же, вместе с такими современниками как П.Юркевич, Владимир Соловьев или молодой Алексей Лосев, Василий Розанов не избежал духовного очарования со стороны «божественного Платона». И потому – то ему была известна такая платоновская мысль: человеческое общество состоит из «душ». А уж душа – то, это не только то, что на человечьем пастбище всемирной материи «пасется», но и то самое, что в свою очередь эти общественные человеческие стада уверенно пасет.

         Мысль вроде бы и банальная…Однако такая «классическая банальность» несет в себе весьма актуальные следствия.

         Так, по Платону, Государство - это то, что состоит из человеческих душ. И потому – то «строй Государства» и «настрой человеческой души» – это одно и то же. Другими словами, по «одному» вполне можно судить и о «другом». «Одно и то же» в Обществе, в Государстве и в душе – это, по Платону, есть «справедливость». Тот великий Закон, управляющий Космосом и душой, который является общим как для богов, так и для людей …

         Нечто подобное же можно и о Цивилизации сказать, ибо она тоже состоит из душ. Душа человеческая может быть выше себя – то есть стать «божественной». Она может пасть ниже себя – то есть стать бездушной. Поэтому, по логике и по жизни, может родиться «душевная цивилизация», «бездушная цивилизация», наконец, «цивилизованная», либо «нецивилизованная душа».

         Между тем, осознавая вполне, что душа является одновременно и пасущей и пасомой, Василий Розанов, вслед за Платоном и «мировым философским цехом», состоящим из его учеников, не впадали в ошибку, весьма и весьма типичную для школяров и обывателей, недавних и текущих времен. А именно: из того, что цивилизация состоит из человеческих душ, вовсе не следует, будто все то, что в Обществе состоит из человеческих душ и есть непременно цивилизация, - полагали справедливо они! Тонкость эту, которую во многих страницах своих сочинений страстно пытался донести до нас русский писатель, смог пояснить уже ученик Платона гениальный Аристотель.

         Взяв в руки его знаменитую «Метафизику», мы вслед за Василием Розановым, обнаружим там фундаментальный «метафизический закон» человеческой души. А выглядит он, между прочим, так: «вещь» – «материя и форма вещей» – «форма самих форм» – «ум» – «мышление, то есть коловращение ума» и, наконец, - «мышление самого мышления, то есть Бог». Если «цепочка» эта сохраняется и работает, то имеет место «ПРЯМО – душие». А если она не работает, то перед нами предстает «КРИВО – душие», так часто встречающееся среди людей…

         Понятно, что как в душевно – личном, так и в общественно –институциональном мироустроении, Бог Аристотеля – это высшее, итоговое и «заведующее» формообразование каждой человеческой души. Формообразование, которое, по закону «Метафизики», есть у всех человечьих душ. А потому – то цивилизация без Бога – это, своего рода, «заведение без … Заведующего». Или, скажем так, жизнь души (и душ!) без … Царя в голове.

         Если, например, нитку жемчуга лишить ее сквозной основы, завязанной на конце своем в удерживающий все «узелок» – бусинки рассыплются в полнейшем беспорядке. А если из Общества изъять государство, а из Государства, например, изъять «нить справедливости», чей узелок находится «у Бога в руках», то души людские, словно жемчужные горошины, разбегутся в полнейшем беспорядке, кто куда. Наступает полное смятение вещей, мыслей и форм – неизбежный результат «сломанной» метафизики человечьих душ.

         Вот те фундаментальные резоны, которые и позволили русскому писателю и мыслителю выдвинуть свою многомудрую формулу душестроительства, а именно: Кабак = цивилизация – Бог!

         Итак, с «царской полнотой» нарисованная картина человеческой души в старой метафизической традиции такова: вещи относятся к мыслям, а мысли относятся к вещам, и всем этим круговым движением Бог «заведует», обо всем «знает» и над всем этим «царит». При условии, что Истина и есть Царь богов и людей …

         Между прочим, в истории всемирной цивилизации имеет место целая эпоха, когда эту роль «метафизического заведующего» пытался оспорить у Бога сам человек. Вопрос, как именно душе относиться к другим душам и как ей относиться самой к себе, он стал решать «сам». Предварительно не позаботясь, однако, чтобы эту «свою самость» ни где – либо, но именно в лоне Истины и найти! По мнению А.Лосева (см. его книгу «Эстетика Возрождения») эпоха эта не завершена еще и сейчас. А мы живем нынче на излете ее. (Тема, которую так же поднимали в своих трудах Розанов и Сергий Булгаков, Гегель и Эккерман …).

         Как выяснил век XX-й, человек, дерзнувший занять в собственной душе роль «Царя в голове», породил такой вариант цивилизации, в которой хаосом смятенной души оказались уже захваченными сама же религия и сам Бог. То есть, крайний вариант открытой Возрождением религии само-обожения, в хаосе которой систематически «путаются» между собою Церковь и … кабак. А вот, когда кабак выдает себя людям за «божественный лад» самой души, то рождаются такие прелести XIX и XX веков, как: а) религия … без Бога; б) Бог … без Истины; в) суета вместо Веры, т.е. СУЕ – верие и т.д. и т.п.

         Так в духовном итоге века и появилась «светская религия» криводушия. Это именно она, одержимая «культом собственной личности», родила и свой весьма специфический вариант, а именно: идеологию «культа личности ближайшего начальства». Тот самый идеологический институт современного мещанства, который победоносно подмял под себя христианское движение с «Евангелием» в веке XIX-м, а затем рабочее и коммунистическое движение с «Капиталом» – в веке XX-м.

         Кстати сказать, «кабак» – это ведь то самое место в жизни, где душа мается, горюет и плачет. Спрашивается, почему? Да потому, что человек, впадая в «метафизический хаос» несправедливости, путается не только «в других», но путается… и сам в себе. Что такое «моя рука», «моя голова», «мое тело», «мой дом» или «моя профессия» – он знает. А вот, что такое «я - Сам»? – увы, нет! В итоге свое «живое тело» (как «тело духовное» так и «материальное», как «органическое» так и «неорганическое») он, сам же себе наступая «на пятки», путает то с бездушными вещами, то с безжизненной душой …

         Вот как эту цивилизованную (т.е. организованную) «маяту души» обрисовал Розанов сам: «Очень хорошо «расположение образования» в стране: от 8-ми до 22-х лет – прилежное учение. «Долбеж», от которого не поднимаешь головы. От 22-х до 35- ти – корректная служба, первые чины и первые ордена. В 35 лет – статский советник. Женат (с приданным) и первые дети: ну, это – «кухня и спальня». Достигнув статского советника – карточный стол, мелок, и пока – он проигрывает начальству, а потом – ему будут проигрывать подчиненные. Тогда он будет уже действительный статский советник.

         Потом умрет. И в черной кайме «жена и дети» извещают, что «после тяжелой болезни» Иван Иваныч, наконец, «скончался».

         Однако, по законам, открытым мировой философией, справедливость – это то, отрицание чего ее же и … утверждает. Просто в этом случае она приобретает форму рока или судьбы. Ибо, ежели душеустройство осуществляется вне Истины, «без Бога», то и справедливость восстанавливает себя иррационально, «безбожно» стало быть …

         Иногда, правда, человеческий индивид, за счет личной культуры ухитряется придать грозному лику «поруганной Истины» черты милого лукавства. Когда же начинает лукавить целая эпоха, то возникает то, что именуют «иронией Истории» или «хитростью мирового Разума». Рождается «Мистика Истории» в которой, по невольному согласию, сотрудничают друг с другом справедливый человек и суровая судьба. А вот как иллюстрирует это Розанов, в виде своего лукавого поучения гимназистам:

         «Это здоровая реакция на «глупости», что гимназисты не учатся.

-         Не учитесь, господа. Ну их к черту. Шалите, играете. Собирайте цветы, влюбляйтесь. Только любите своих родителей и уважайте попов (ходите потихоньку в церковь). На экзаменах «списывайте» – в удовлетворение министерской ненасытности.

         В 20 лет, когда уже будете женаты, начинайте полегоньку читать, и читайте все больше и больше, до самой смерти.

         Тогда она настанет поздно, и старость Ваша будет мудрая.

         … а то вас с детства делают старичками, а в старости предложат жениться. «Ибо уже так мудр, что можешь теперь воспитывать детей», которых теперь родить не можешь.

         Вы им скажите, взрослым:

-         Нет, папаша: я буду за книгами и бумагой, за письменным столом и делами сидеть – под старость. Ибо будет ум «вершить дела». А теперь я – глупенький, побегу в поле, нарву цветов и отнесу их девочке».

«Кабацкая природа» цивилизации или «цивилизованная суть» кабака станет нам понятной, если вслед за автором «Опавших листьев», «Людей лунного света», «Апокалипсиса нашего времени» и классиками русской философии, мы обратимся к знаменитой 7-й книге Платона о «Государстве». А именно, к его мифу о Пещере, рассказ о котором Платон завещал всему разумному человечеству. (То есть всем тем, кто способен не путать «разумное с рациональным», а «мистическое с неразумным». Кому хорошо известны «мистические проявления разума» с одной стороны, и «рациональное неразумие» со стороны другой). Помните? В пещере живут люди. Они плотно прикованы к своим «местам», лишь едва имея возможность водить глазами и головой. Они видят лишь тени и голоса того, что происходит «на самом деле» у них за спиной. Там за спиной горит пещерный огонь, который бросает тени проносимых вещей и людских фигур. А еще дальше и выше есть выход из пещеры, за пределами которой – Солнце и весь мир …

         Наше резюме этой знаменитой притчи таково. Существует «человек Пещеры», «Человек Солнца» и «Человек Истины». Солнце – это наглядный образ Истины, или, как позднее стали говорить теоретики познания, «чувственная схема» его. Находясь в Пещере, человек может быть либо свободным, либо закованным. Но и, даже освободив свое тело, научившись отличать тени вещей от самих вещей и освещающего их огня, он все равно остается при этом «пещерным». Свободный и просвещенный житель … пещеры! – это ли не прогресс?

         Свобода – вещь важная. Но это важное - еще далеко не все. Дело в том, что, находясь в Пещере, человек оказывается без Солнца. А вот, выйдя к Солнцу путем неимоверных усилий и личных жертв, счастливчик вдруг оказывается «вне Пещеры» и, следовательно, вынужден обретаться … без людей! Счастье же без людей – вещь, разумеется, весьма и весьма сомнительная. Вот почему, на наш взгляд, Платон предусмотрел и обратный путь – от Солнца назад в Пещеру, к закованным сородичам своим. Как выяснилось из платоновского мифа, возвратившегося счастливчика – солнцепоклонника не ждет ничего хорошего. Более того, при излишней настойчивости, обретенное им знание Солнца, может принести злые насмешки или даже смерть …

         Но вот, что оказывается бесконечно важным: без такого горького урока, полученного в результате обратного возвращения от Солнца в Пещеру к полумраку и цепям, путь Человека к Истине был бы весьма и весьма не полон. Не – Истенен, стало быть! Что и доказал своим личным философским уроком учитель Платона Сократ.

         «Солнце Истины» возможно лишь на истинном пути жизни и познания. Платон назвал его греческим словом «п а й д е й я». Это – руководство к изменению всего человека в его существе. Ближе всего, хотя и не вполне, к имени пайдейя подходит наше слово «образование» Противоположное пайдейе – « а п а й д е в с и я», т.е. необразованность. Пайдейя, как постижение существа Истины, есть «полнота образования», этой самой Истиной, – нашей человеческой души.

         Умение ориентироваться в Пещере с «пониманием» (у свободного, т.е. раскованного) и «без понятия» у закованного наглухо человека можно назвать просто знанием. Знание же, обретенное вне Пещеры – есть ф и л о-СОФИЯ. А вот, философия, постигшая Истину во всей ее горечи и полноте – это уже просто С О Ф И Я. Абсолютная Истина, стало быть …

         Софийность – это полнота образования. «Полная образованность» – это софийность, - вот в чем суть! То же самое, но несколько иными словами, вкратце скажем так: душа «образованная» есть хозяйка цивилизация. Но зато цивилизация властно и жестоко господствует над «необразованной» душей.

         … Ежели, рискуя перед нашим читателем впасть в школьный педантизм, привести пояснения дополнительные, то детали софиологии могли бы выглядеть и так: как в этом случае указывали авторитетнейшие мыслители XX века Алексей Лосев, Мартин Хайдеггер и Алексей Потемкин, «техне» есть тот минимум человеческого умения, которое есть во всем. Но из этого, однако, вовсе не следует, будто «все и есть техне»! Скажем, специфическое умение Человека Абсолютной Истины (Софиолога) и Человека Солнца (философа, точнее «метафизика») следует обозначить греческим словом «эпистем». В свою очередь, человек Пещеры, который путает даже вещи с их тенями, обладает умением, достойным названия «докса» («мнения»), то есть того, что может быть, а может и не быть. Что же касается «техне» не в общем, а в собственном его смысле слова, то означает оно «знание правил» и характеризует, по – видимому, человека Пещеры уже освободившегося от грубых и примитивных оков. Это – прогресс. И состоит он, по меньшей мере, в том, что твердое правило – не путать вещи и тени! – есть приобретение несомненное.

         В общем, «софийность», «техника» и «докса» относятся друг к другу как «мудрость» у софиолога, «разум» у философа, как рассудок и мнение у обывателя, проще говоря … Кстати сказать, рассудок и мнение порой могут доходить до без – рассудства. Все же «трое» – несомненно, люди здоровые, ибо держат любое мнение на здравом поводке. Между тем как мудрость есть техне, и мнение есть техне, но мудрость и мнение отличаются друг от друга, как небо от земли.

         Но, как звезда падает с неба на землю прямо в болото, так, порой, и София неожиданно снисходит до «софистики». А падение мудрости до псевдомудрости происходит в душе, которая, по словам Платона, похожа на голубятню и где безнадежно перепутаны все знания (летучие формы вещей), ибо господствует птичий переполох. Путаница в познающей душе, без претензии на солидность, очевидна всем. И для нее имеются подходящие термины, как то: «сумасшедший», «чокнутый», «невежда», «неуч», «тупица» или «балбес». Однако, претензия на солидность чаще всего проявляется в том, что («здравый» и «ученый») рассудок, расправив крылышки и почистив на них перья, гордо заявляет: «Раз ничто невозможно без рассудка (техне) – значит рассудок может все!» Ну, почти как в популярной песне из знаменитого фильма «Волга – Волга». Помните? « … а потому, что без воды, и ни туды, и ни сюды!»

         Такая агрессия рассудка в каждую новую эпоху всемирной истории человечества проявляет себя всякий раз по – разному. Последние полтора века - в виде так называемой «социологии», которая есть форма так называемого «позитивизма», что в свою очередь, выступает историческим примером «заблудившегося разума» или «рационализма» …

         Сама социология смотрит на Человеческое общество как на «Социум». И в этом специальном взгляде, вообще – то, несомненно есть свой резон. Так, еще Сократ упоминал о человеке как «ручном животном»; у Платона в его диалогах встречаем философа как «божественного пастуха человеческих стад» и определение софиста, как изощренного охотника за «людским скотом», что удобно «пасется» в судах, риторических ристалищах, на рынках и городских площадях; у Аристотеля помним знаменитое определение человека как «политического животного»; по Вольтеру, люди – это «несчастные мыслящие животные»; у Канта человек есть «животное, которое нуждается в господине»; Гегель писал о «духовном животном царстве»; Фридрих Ницше – о людях как «стадных животных»; М.Хайдеггер констатировал, что человек суть «трудящееся животное» , а авторитетный советский философ Мих. Лифшиц определял человека как «животное с Царем в голове» … Вот эту – то традицию смотреть на сообщество людей как «социальных животных», где, как и в Платоновой Пещере, царствует Рассудок, скромная «наука Социология» копит и хранит.

         Однако, в специфических условиях нашего нынешнего времени, социология с апломбом навязывает это свое видение Обществу, агрессивно распространяя свой «пещерный взгляд» на все (в том числе, и прежде всего, на «солнечные»! ) стороны Человеческого Бытия.

         Скромное, но достойное место «обычной науки» об обществе как социуме, обретенное для нее ее же классиками и творцами, социология сохранит и приумножит лишь тогда, когда ее специалисты – социологи перестанут рядиться в «софиологов». То есть, бросят ставшую нынче модной хулиганскую манеру свое групповое незнание и личную необразованность выдавать публике за «точку зрения» в науке. И на этом основании агрессивно вторгаться во все человеческие отношения (особенно в воспитание и образование!) создавая всякие лже – «логии» по потребу дня.

         С особой тревогой за наше общество и за подрастающее поколение прежде всего, нужно сказать: так называемые «социологию образования», «воспитания» или, например, «социологию личности» и «культуры» имеет моральное право разрабатывать лишь тот специалист, который свой взгляд на мир лично способен оснастить и скорректировать так: человек как «животное социальное» есть существо «универсальное», «метафизическое», «разумное», «мыслящее» или, (что по нравственному счету суть одно и то же) есть «тварь Божья». Все это – Великие Истины, которые грамотному специалисту обязаны быть известны из софиологии, философии, диалектики, метафизики. Из науки логики и из теологии, наконец. Истины, за которые все человечество вместе и каждый из нас в отдельности уже давным-давно и весьма дорого заплатил …

         В противном же случае, если и дальше пайдейя Платона будет систематически подменяться «социологией образования» современных профессоров, наступит новый 9-й вал псевдонаучной педагогической халтуры, будет новый «кабак» и новая большая беда. (Кстати, огромное число привыкших выживать в любых условиях, вузовских кафедр, как-то: «научного коммунизма», «исторического материализма» и т.п., имитируя науку и образовательно-воспитательную деятельность, уже шустро поменяли свои прежние ортодоксальные вывески, воссоздав широчайшую «инфраструктуру» этой беды.)

         … Между прочим, гипертрофированно - социологический взгляд на общество может, как выясняется, приносить порой и положительные научные плоды. Это бывает в том случае, когда сам предмет научного познания оказывается гипертрофированно социален.

         Речь здесь у нас идет о социологическом романе «Зияющие высоты», что был написан логиком по профессии Александром Зиновьевым в 1976 году и за публикацию которого автор поплатился высылкой из страны в году 1978. Грамотный выбор научного предмета (в котором мы узнаем явственные черты так называемого «развитого социализма») позволили ему совершить два открытия. В одном случае он переоткрыл феномен «социальных животных», живо описав их в терминах «социального индивида», «крысиной социальности», а так же в понятиях «начальства» и «интеллигенции» … А в другом – А. Зиновьев вновь обнаружил для нас, открытый еще Иммануилом Кантом, феномен «общественного рассудка», поименованный им же в своих трудах «цивилизацией». Для современного читателя интересно отметить: по убеждению ученого, когда в условиях крысиного социума из социального животного вырастает вдруг разум, совесть, художественный или научный талант, то оказывается, что акцию подавления проснувшегося «царя в голове», осуществляет в первую очередь интеллигенция. И уж потом, так сказать «по должности» и наущению коллег, это начинает делать и нерасторопное начальство. Словом, агрессия против Истины, Свободы и Творчества идет, как оказывается, именно из профессиональной среды. Так обстоит дело по социологии. (По «Евангелию» же, впрочем, дело обстоит тоже точно так …)

         В условиях цивилизации, по Канту, рассудок применяет себя к жизни не через разум, а… сам. В результате «рассудочного применения рассудка», его «самочинности» он становится по началу «не мудрым», потом перестает быть «рассудком здравым», затем «не рассудительным», потом «неумным» и, наконец, «окончательно общественным» и без-рассудным. Так во всемирной истории и по Канту.

         В условиях же развитого социализма, по Зиновьеву, человек не живет, а выполняет «историческое мероприятие». То есть, функционирует как «социальная вещь». Подмена «Человеческого Бытия» «общественным мероприятием» заставляет человека терять разум в пользу социального животного (что иногда называет «социализацией»). Как именно? Поначалу он ведет себя не-человечно, потом без-человечно и, наконец, анти-человечно, «социализированно», дабы сподручнее было выполнять ценные указания по … улучшению общественного бытия! Однако, именно в силу этого, он сам же и становится агрессором против стада социальных животных, т.е. анти-социальным существом. И вот тут-то, по законам социального стада, на него и обрушивается ответная репрессия в порядке самозащиты Социума. То есть, реакция таких же социальных животных, как и он сам.

         Так, весьма своеобразно, объясняет логик А.Зиновьев социальную природу недавних политических репрессий в нашей стране …

         Коль скоро сломанная метафизика человеческой души рождает социальный автоматизм «безрассудного рассудка», поясняющего и культ личности Сталина («Хозяин») и эпоху Хрущева («Хряк»), то та же самая логика Социума, позволяет современному читателю, вслед за Зиновьевым, Розановым, Аристотелем и Платоном, восстановить такую вот иерархию ее, а именно: культ личности Сталина – культ личности ближайшего начальства – культ собственной личности, наконец. Так что, с позиции «Метафизики» как «вечной науки», социологический роман А.Зиновьева «Зияющие высоты» – это книга не столько о прошедших, сколько - о будущих временах …

         … И свою личность, живущую по Закону Правды, Истины и Справедливости и культ собственной личности, подчиняющейся «законам» не-справедливости, заблуждения и кривды, любой и каждый человек обнаруживает …у себя самого.

         Однако мы знаем, что в Социуме, как бы для приобщения к самой Истине, имеются, так сказать, «специальные места». Принято полагать, что таким вот местом, где человек общается с человеком исключительно по поводу «Царя в голове», является вузовская кафедра философии, в частности Университет. Считается, что здесь философ ни при каких обстоятельствах не скатывается до уровня «идеологического животного» (т.е. функционера идеологической машины Социума), что во всех случаях жизни он есть «Человек Истины» и больше (точнее, и меньше!) - ничего. Предполагают повсеместно, что университетская кафедра философии – это место, где Истина не просто «пребывает» и хранится. На кафедре с Истиной добросовестно работают, там ее любовно шлифуют и детализируют, дабы придать ей систематическую форму Истины Абсолютной.

         А такой мастер «абсолютного умения», по традиции, носит гордое имя «профессор философии» или «доцент». И это не случайно! Ведь даже абсолютного «мастера Вселенной» – самого Бога – издавна именовали скромным греческим словом - «демиург» …

         Знатокам истории культуры, однако, известно, что общественное доверие к «кафедре философии» как храму Истины, сыграло с обществом и самой же философией злую шутку. А именно: вместо методически развитой Истины публика получает «методику» … без Истины. То есть, солидно обставленную, доцентско – профессорскую суету. И уж затем эта «суета сует» предлагается, от имени Университета, всему обществу как образец и «философская норма» всегосударственного «царя в голове».

         Отмеченный нами факт далеко не нов. Вот как разъяснял его немецкий писатель и ученый Георг Кристоф ЛИХТЕНБЕРГ (1742 – 1799) в своих знаменитых теперь «Афоризмах»: «Он торговал чужими мнениями. Это был профессор философии»; «Разве это уж такой редкий случай, когда философия лишает возможности философствовать»?; «Он поглотил много мудрости, но все это словно попало ему не в то горло»; «Большая разница между тем, чтобы «учить разуму» и «быть разумным»…»; «…Знание средств без применения их на деле и даже без способности и охоты применять их – вот то, что обыкновенно сегодня называют ученостью»; «Когда людей станут учить не тому, что они должны думать, а тому, как они должны думать, то тогда исчезнут всякие недоразумения»; «Психолог сам убивает материю, а затем утверждает, что она мертва»; «Как танцмейстер и учитель фехтования никогда не начинает с изучения анатомии рук и ног, так и здоровая, полезная философия должна брать свое начало из чего – то высшего, чем … отвлеченные умствования … Это философия не профессорская, а человеческая.»; «Едва ли можно говорить о философах. В Европе их с трудом наберется около дюжины, прочие же – магистры, доктора и профессора философии».

         А вот как различали философа, с одной стороны, и «социальное животное, занимающееся метафизикой», со стороны другой, иные знаменитости.

         Мыслитель XIX века Людвиг ФЕЙЕРБАХ (1804 – 1872): «Первый признак настоящего философа – не быть профессором философии», - весьма радикально утверждал он. В свою очередь Фридрих НИЦШЕ (1844 – 1900) сам очень рано став профессором университета и столкнувшись по этому поводу с восторгами семьи, нетерпеливо возразил матери и сестре: «Подумаешь, какое событие – стало на свете одной пешкой больше, вот и все»!

         Русского писателя Василия РОЗАНОВА называли «русским Ницше». Вот что, в свою очередь, писал он: «Делянов сказал, когда у него спросили, отчего Соловьев (Влад.) не профессор:

-         У него мысли.

… Профессор должен быть балаболка. Это его стиль. И дождутся, когда в обществе начнут говорить:

-         Быть умным – это «не идет» профессору. Он будет черным вороном среди распустивших хвост павлинов».

Здесь, пожалуй, было бы уместно и скромное свидетельство автора этих строк. Так, по моим многолетним наблюдениям, если, например, у вас на глазах рабочий завода случайно впал в логическое затруднение, то это, как правило, вызывает в нем самом замешательство, а на лице краску стыда. А вот работник вузовской кафедры философии, уличенный в логических заблуждениях, профессиональной неряшливости или даже житейском обмане, за редким исключением, не только «противоречий» не стыдится, но даже впадает в апломб. Когда же возникает явное расхождение между Истиной и мнением ближайшего начальства, то мотив частной пользы в разрешении таких «апорий» всегда одерживает верх.

         Конечно, «кафедра» сама по себе весьма неплохое и даже нужное устройство цивилизации. Ведь Истина любит жить «в мыслях», а работать с мыслями следует только «логично», то есть методично, детально, систематически и всерьез. По существу своему к а ф е д р а есть то самое «техне», которое даже «Мудрости» необходимо для целей божественных, человеческих и прочих нужд своих. Но современная кафедра, увы, не академия Платона, и не аристотелевский лицей. Сегодня логика здесь уступает место методике, и эта «техническая» мешанина преподносится, ни много, ни мало, как «София» сама по себе. Истине это, конечно, полностью противоречит, зато частной пользе – нет! Мотив «частной пользы» – это ни что иное, как Истина, погребенная «культом собственной личности», культом «своего профессора», «точкой зрения нашей кафедры» и т.д. и т.п. В такой – то «софистической» атмосфере немудрено перепутать между собой философию и социологию, людей с «социальными животными», а современное высшее образование, с платоновской «пайдейей».

         Даже сам философский факультет сознательно организован по софистической модели высшего образования, где подлинно софиологическим критериям отведена весьма жалкая декоративная роль. Именно здесь плохая социология хочет быть «как философия», а плохая философия сама не прочь на такую социологию походить. Философский факультет – это место, где попраны старинные метафизические законы душестроительства. Где душа студента мается, тоскует и плачет, отдавая все свои разумные силы на поддержание «пьяной» гармонии и хаотического «порядка».

         Именно в традиционной атмосфере «университетской философии» было буквально оболгано большинство классиков мировой философской науки; по этой причине основные мировоззренческие синтезы XIX и XX веков были существенно затруднены, либо же не состоялись совсем; многие человекоустроительные идеи мировой и отечественной философии, направленные на благоустроение Социума, были нейтрализованы, либо даже использованы во зло.

         Возьмем, для иллюстрации, простейший пример.

         … В конечном счете вся современная цивилизация построена на одном фундаменте. Называется он - рабочая сила.

         Рабочая сила – это превращение человеком своей способности к труду в свою же частную собственность. А чтобы в этом качестве ею было бы удобно пользоваться, такой частный собственник и становится «наемным работником», то есть лицом наемного труда у другого лица.

         Само собой понятно, что коль скоро имеется носитель рабочей силы, то есть и пользователь ее потребительских качеств, то есть организатор. В мировой истории им выступал и рабовладельческий римский император, и феодальный европейский князь и современный капиталистический предприниматель. В XX–м веке история распорядилась так, что пользователем этой «цивилизованной вещи» побывал и партийно ассоциированный государственный администратор. В народе это лицо прозвали «начальник», а на кафедрах официального марксизма-ленинизма называли руководителем советским, социалистическим….

         А теперь бросим взгляд на Россию века XX-го. Его начало было ознаменовано симптомами народного возрождения, национального и социального. Первое было обозначено русской религиозной философией и вообще православным христианством. А второе - русским марксизмом. Что между ними общего? Общим у них было то, что оба рассматривали так называемый «рабочий вопрос» как грустное обстоятельство современной цивилизованной жизни.

-         Быть рабочей силой – недостойно Твари Божьей, - говорил христианский философ.

-         Быть наемником – недостойно Человека, - вторил ему русский марксист.

Трагедия русской истории в том и состоит, что мотивы возрождения национального и социального резко и катастрофически столкнулись между собой. Как именно? А в виде двух вариантов человеческого коллективизма: социально-классового вместо национального, с одной стороны, и национально-духовного вместо классового, со стороны другой. Победила нелогичность! А в 1922 году победивший позитивизм выслал в политическую ссылку своих философских оппонентов на «философском пароходе». Уехало за границу «философское зеркало» народных проблем. Но сами-то проблемы эти в Росси остались: «тварь Божья» была торжественно устранена, а на ее место торжествующе заступила рабочая сила, то есть «социальное животное» как «экономическая вещь»!

Может возникнуть недоуменный вопрос: но ведь синтез-то этот извращен был «тогда», а не «сегодня»! Дескать, на пароходе-то как раз и была частично выслана та самая злополучная «кафедра», что мешает объединить между собой мысли и идеи так, как того требует сама же Жизнь.

Увы, увы! Не «злополучная кафедра» была услана от философии, а наоборот, остатки первоклассной (то есть классической) философии были окончательно «с кафедры» удалены. Сама-то «кафедра» полностью восторжествовала, хоть и под объективно чуждой ей этикеткой «марксизм-ленинизм». И в конце XX-го века свой лукавый, позитивистский взгляд на человека как «социальное животное» и «рабочую силу» она удачно отстояла и утвердила сполна. Этим и объясняется та душевная безболезненность, легкость и элегантность, с которой многочисленные в стране кафедры «научных коммунизмов», «истматов» и «диаматов» охотно перешли в лоно казалось бы формально чуждой им науки - позитивистской социологии.

Будет несправедливо утверждать, будто бы правды обо всем этом никто до сих пор не сказал. О том, что в специализированных идеологических и ученых учреждениях официального марксизма господствует философия без … мышления; этика без…. Нравственности; эстетика без… чувства прекрасного; политэкономия без ….хозяйского взгляда на национальное богатство России; социализм без … культуры; марксизм без …. Маркса; а научный коммунизм без …. Коммунистического мировоззрения порой писалось даже в государственных и партийных документах. А вот о том, что «советская цивилизация» в России фактически последние десятилетия оказалось без «Царя в голове», внятно, отважно и громко сказали лучшие философские имена.

-         В 50-е – 70-е годы, о том, что официальный «диамат», заражен чуждым диалектике комплексом позитивизма, а «научный коммунизм» заражен современными рабовладельческими идеями, убедительно и талантливо сказал классик советской философии Эвальд ИЛЬЕНКОВ.

-         В 60-е годы диагноз о зараженности советской науки позитивизмом подтвердил талантливый автор Павел КОПНИН.

-         В 1973 году прозвучал «выстрел в ночи». Это была монография ростовского философа Алексея ПОТЕМКИНА под названием «О специфике философского знания». Наличие «рабовладельческого комплекса» в современной официальной философии и социализме было им блестяще подтверждено. Срочно сработала профессиональная репрессия против ученого. На философском факультете УрГУ была организована яростная компания по его дискредитации. Кадры для шельмования в избытке нашлись. Привлекались даже карьеристы-студенты. Псевдонаучная истерика свердловских «незнаек» была представлена как мнение широчайшей научной общественности. Это позволило применить «оргвыводы» против ученого на уровне ВАКа.

Но А.В.Потемкин не сдался. В 1980 году выходит его новая монография под названием «Проблема специфики философии в диатрибической традиции», тиражом всего лишь I тыс. экземпляров. Здесь он весьма убедительно сказал, что современная кафедральная мертвечина одинаково чужда всем великим мировоззрениям человечества, основывающимся сознательно на Диалектике. Чужда мировоззрениям как «марксистским», так и «немарксистким». На сей раз вчерашние критики решили удушить принципиального коллегу заговором молчания и новыми интригами на уровне ВАКа.

-         В 1985 году прозвучал голос упомянутого выше автора Михаила ЛИФШИЦА. На протяжении минимум полувека, в разные лихие времена, он рыцарски отстаивал честь философской науки. На сей раз в его блестящей книге под названием «В мире эстетики» была выведена на солнечный свет алхимия современной университетской философии. Суть ее – культ собственной личности «модного профессора философии», который свои неряшливые измышления почему – то норовит назвать «…непременно марксизмом». И на этом основании навязать их студенту филологу, философу, педагогу и журналисту в виде обязательной учебной дисциплины.

         И вновь последовала истеричная реакция профессиональной среды. А потом и удавка молчания, несмотря на высочайший научный уровень и немалый уже (в 10 тыс. экземпляров) тираж.

*** *** ***

         Так что же утверждает С О Ф И О Л О Г И Я, которую не следует путать ни с социологией, ни с плохой «философией», похожей на нее? Проще говоря, утверждает она то, что когда общество подчиненно Социуму, то жизнь человеческая находится в кризисе и упадке. Но и, наоборот, когда социум подчинен Обществу, то люди благоденствуют и жизнь их гармонично идет вперед.

         Такова одна из основных и с т и н софиологии.

         Однако в России в с е г о XX–го в е к а ярчайшим и драматическим фактам удушения И С Т И Н Ы в среде ее же кафедральных жрецов несть числа …

 июнь 1993 г.

Опубликовано: УГТУ-ИМИР, МОЛЧАНОВ В.А. К 80-летию Э.В.ИЛЬЕНКОВА: ДОКЛАД К VI МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ “ИЛЬЕНКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ-2004”, Екатеринбург-Москва, 2004. С. 7-16.

Между метафизикой «дурной» и «конкретной»

«метафизика целого» включает в себя: отношение целого к частям; отношение формы целого к материи его; отношение целого к своей форме, к своей материи; отношение частей к целому; отношение частей к форме целого; отношение целого к самому себе; отношение этого целого к другому целому … и т.д.

Ну, а ежели у разных целых да одинаковые части? Или у одного и того же целого, да разные имена? Как бы тут не вступить в отношения с целым как с частью, а с частью – как с целым; как бы в погоне за символа

Генезис мировой мудрости, с точки зрения историко–философской, имеет несколько четко очерченных периодов. Это, во-первых, докантовский и послекантовский. Во-вторых, послекантовский делится на догегелевский и послегегелевский. И, в-третьих, послегегелевский период имеет сложную картину, складывающуюся из взаимодействия кантианства и гегельянства. Их отношения при этом весьма осложнены позитивизмом, который мнит себя «новейшей эпохой» и старается представить себя в качестве кантианской антиметафизики, переходящей в антигегельянство. Подобно тому, как гегельянство являлось эпохальной реставрацией аристотелевской метафизики, в противоположность ее «критицистскому» преодолению самим Кантом.

Каждая из этих философских эпох, и рождающих ее революций, является одновременно и революцией и философской контрреволюцией, сливающейся во – Единое. А «метафизика», как центральная проблема мировой мудрости, является тут центром и осью единой софиологической революции, символизируемой именами Платона, Аристотеля, Канта и Гегеля.

В этой историко – философской «заварушке», где едино – раздельно осуществляется взаимодействие Единого и Многого, в XX веке с достоинством вышли немногие головы и знаменитые умы. В круге подлинно софиологических авторов мы бы могли назвать таких мыслителей как Мартин Хайдеггер и Ортега-и-Гассет, Г.Лукач и Антонио Грамши, Эвальд Ильенков, Мих.Лифшиц и Алексей Лосев. Трудность «философской планки» нашего времени заключена в том, что искус антиметафизики нужно пройти, не впадая при этом, в позитивизм и его основные разновидности: натуралистический редукционизм, эмпирический психологизм, институциональный социологизм либо дурной материализм, отождествляющий себя с а-теизмом, но по сути являющийся дурной религией само-обожения обывательского «я».

Другими словами, всемирноисторическое отрицание метафизики должно было бы оставаться … подлинно метафизичным! Такой опыт «метафизического эмпиризма» или «эмпирической метафизики» накоплен в русской классической философии «конкретного идеализма», чей дух и метод, по мнению А.Лосева, следовало бы именовать идеализмом «софийным», т.е. подлинно «эйдетическим». Иначе пребывание мыслящей головы в лоне послегегелевской эпохи чревато тем, что за реализм (или эмпиризм) мышления и философствования пришлось бы расплачиваться … философией как таковой!

Из истории философии известно: удовлетворить всем этим требованиям послегегелевской философии взялась доктрина, именующая себя как «диалектический материализм». Это – марксизм в философии, осмысливающий себя в качестве «конкретного материализма». Кажется парадоксальным, но это факт: и на « Западе» и на «Востоке» марксизм, в соответствии со старинной «метафизической традицией», утвердил себя в качестве феномена «образовательного». И там и там он нес в себе пафос научной трезвости и мировоззренческого реализма. На Западе марксизм с достоинством надевал на себя «ослиную шкуру» позитивизма, носил ее в социологии, эпистемологии («социология знания», например), в политической экономии, в марксологии и советологии, чураясь при этом идеократических претензий. На Востоке же марксизм бодро поругивал позитивизм, изгоняя его, по возможности, из всех областей знания, но при этом открыто притязал на роль современной и подлинной софио – кратии, воплотив свои претензии открыто и эффективно в идеократическом феномене под названием КПСС.

Итак, «марксистский позитивизм» без идео-кратии; «марксистская идео-кратия без позитивизма» … В какой мере этот всемирно – исторический феномен послегегелевского «диалектического материализма» удовлетворял основному требованию «философской конкретности»? Поиски ответа на этот вопрос неизбежно вылился бы в большой и долгий разговор. А на общем пути к искомому ответу попробуем рассмотреть лишь один софиологический эпизод…

Сквозной темой софиологии всегда являлась проблема: человек как социальное животное.

И если систематическое описание социальных животных, как таковых, современный читатель может найти в своеобразном романе Александра ЗИНОВЬЕВА «Зияющие высоты», то, с не меньшей систематичностью и полнотой, такую их видовую спецификацию как «животные метафизические» мы можем найти у, не менее примечательного автора того же времени «советского диалектического материализма», Алексея ПОТЕМКИНА.

В умелых руках обоих этих авторов–современников трезво–социологический взгляд на общество как «социум» продемонстрировал свою аналитическую мощь, научную объективность и жизненную трезвость. Но именно благодаря этим умелым рукам мы можем еще раз убедиться, что «социологический скальпель» имеет обоюдоострый характер, убедиться в неизбежном коварстве социологизма как методе обществознания.

… Ежели смотреть на общество как на Социум, то сквозь этот «магический кристалл» человек и выступает как «социальное животное». То есть как тело не бесконечное, а «конечное», как «вещь, удобная для других», следовательно в таких своих частичных ипостасях как «технологическая вещь», «экономическая вещь», «политическое тело», а так же «вещь идеологическая».

Как показал анализ А.Потемкина, в идеологической машине Социума идеологическая вещь, обретаясь в сфере высшего образования и руководствуясь (тем более – занимаясь!) философией, неизбежно попадает в сети тысячелетней «диатрибической традиции», ярчайшим и характернейшим признаком которой, по автору, являются систематические занятия «метафизикой».

Всесторонняя оценка «диатрибики» в работах Потемкина позволяет читателю сделать вывод такой: открыта такая разновидность социальных животных как животное «диатрибическое», то есть «животное метафизическое».

Факт, как видим, более чем парадоксальный!

С высоты классического образования мы неизбежно увидим, что мировая философия всей своей мощью наделила человека «метафизичностью» как синонимом «человечности». (Только животные – физики, а человек суть метафизик, - говорил Гегель.) А автор – наш современник – утверждает ничтоже сумняшеся, что именно впадая в метафизичность, человек подвергает себя, хоть и утонченному, но зато полному «расчеловечиванию», меняя богатство на нищету, человечность на животнообразность всеобщепризнанную, то есть животнообразность социальную.

Между прочим, этот свой весьма своеобразный (и потому нетрадиционный) взгляд, автор тоже укореняет в недрах седых и могучих философских традиций. Попробуем этот парадокс понять.

Диатрибика – в переводе с греческого означает «времяпрепровождение», «занятие», «образ жизни», «беседа», «обучение», «школа». Диатрибической традицией А.Потемкин предлагает называть школьно-учебную метаморфозу, которая происходит с классической философией. Диатрибика – это явно «ухудшенная классика», да к тому же … выдаваемая настырно за самую философию.

Это, конечно, весьма и весьма опасно. Так ведь, согласившись школьную подделку уважать как философию, можно в конце-концов все лучшее в философии классической принимать (и выдавать!) за вульгарное и плохое. Одно вместо другого, проще говоря.

Кстати сказать, в советской истории XX века так, ведь, и случилось. Высылка знаменитого «философского парохода» в 1922 году, когда вопрос «кого отпустить» а «кого оставить», был решен явно невпопад, - тому красноречивый, но далеко не единственный, пример. Так что проницательный, остросоциологический вопрос А.Потемкина: что есть классика, а что есть схоластика? - и на пороге XXI века остается весьма ко двору.

… Итак, социальное животное, занимающееся философией, т.е. «диатрибика», живет и дышит «метафизикой». Каков же круг предметов для его интереса? Это все «иррациональные речения», а именно: «схематические конструкции понятий»; «теология, теософия, метафизика (онтология)»; «единое, цельное, лишенное противоречий мировоззрение»; «общие вопросы»; «причины и начала»; «все на свете»; «дела божественные и человеческие»; «забота о смерти»; «любовь к мудрости»; «познание дел видимых и невидимых»; «мир в целом»; «вечная и беспредельная сущность»; «философия как цветущее состояние жизни»; «единство в его целости»; «познание возможного»; «познание рассудка из понятий»; «наука о том, что может быть понятно посредством чистой способности представления»; «наукоучение»; «наука о последних основаниях природы и свободы в их связи друг с другом»; «теория познания»; «теория познания как метафизика»; «метафизика как теория познания»; «мировоззрение, построенное на основании разума»; «действительность в целом»; «наука об универсальном»; «сущность духовного акта, осмысливающего универсум»; «закон как общее начало частного»; «философское мировоззрение»; «идеал философа»; «синтетическое мировоззрение»; «полное и законченное мировоззрение» и т.п.

Свою обстоятельную инвентаризацию мировой диатрибики А.Потемкин венчает таким ироническим резюме: «Больше всего в … диатрибической литературе, философия похожа на салон великосветской дамы, холл в гостинице или курительную комнату в публичной библиотеке, куда приходят после серьезных дел, чтобы всласть поболтать о «высоких материях»: о первых и последних основаниях универсума, о смысле жизни, о тайнах духа и назначении человека».

Возникает вопрос: как следует отнестись к этой иронии А.Потемкина – ее следует читателю отвергнуть или, наоборот, с автором разделить?

А это, видимо, когда как! Смотря по обстоятельствам места и времени…

Вот что, например, бросается в глаза. Если Ломброзо поставил Сократу психиатрический диагноз (См.: Гениальность и Помешательство. С.-Петербург, 1892, с.182), то А.Потемкин с нескрываемым осуждением констатирует «одну из главных идей всей философской диатрибики – идею о том, что идеалом философа в жизни является Сократ».

Словом, то ли диатрибика – это шизофрения, то ли психопатология – это диатрибика, не все ли равно?! Вопрос более чем актуальный. Сегодня, например, и в справедливо раскритикованном А.Потемкиным Уральском университете, на вопрос оппонента: так София Владимира Соловьева – это факт психиатрический или гносеологический? – соискатели, как правило, либо дают понять, что вопрос неакадемический, то есть «неуместный», либо, с дерзновенной откровенностью, намекают, что В.Соловьев де, «того», «того»… И ежели безграмотную путаницу психиатрии с плохой теорией познания еще можно с натяжкой считать «делом вкуса», зато глубоко небезразлично нам другое: с какой это стати критерием цивилизации, культуры и философии, для современной академической публики, перестал быть Сократ? Между прочим, о том, что Сократ – это «воплощенная философия» – говорит ни кто–нибудь, а авторитетнейший для Потемкина классический автор – Карл Маркс. И, конечно, не только он.

Монографию автора (Потемкин А.В. «Проблема специфики философии в диатрибической традиции». Изд-во Ростовского университета, 1980 г. тир.1000 экз. Отв. Редактор В.Н.Голованов.) венчает список имен – философов–современников, которых он справедливо считает свободными от дурных традиций мировой философии и рекомендует читателю как анти – диатрибиков. Среди них такие авторы как Э.В.Ильенков, А.Ф.Лосев, К.Р.Мегрелидзе, П.В.Копнин.

Да, это – так!

Но тогда вновь возникает недоумение читателя: тема «конкретного» в философии, блестяще проанализированная Э.В. Ильенковым, почему же она вызывает у А.Потемкина иронию, когда встречается у «диатрибического» автора, в вполне «ильенковской» же интерпретации – закон есть общее начало как конкретное единство в многообразии частного? Или же, если взять ильенковский анализ злоупотреблений авторитетом естествознания, его отповедь терминологической агрессии в философию и т.п., то почему же нечто вполне подобное у того же Г.Струве вызывает со стороны Потемкина отповедь и протест?

Что же сомнительного в том, что законы, общие бытию и мышлению, обладают силой и мощью «Целого», а оно, в свою очередь, господствует над «частями», т.е. физическими и психическими законами бытия? То же – центральная и постоянная тема в работах Ильенкова и его учеников.

Наконец, анти – диатрибическая ирония по отношению к философии как «науки об универсальном»… А куда, спрашивается, мог бы отнести А.Потемкин знаменитую «Космологию духа» и цикл статей о спинозизме? Следовательно, как относиться к ильенковским доказательствам, что диалектический материализм (свободный от диатрибики, конечно!) мощно укоренен в «субстанции», которая, как известно, и есть знаменитая «первопричина», то есть причина самой же себя?

Как ни крути, но знаменитое – «под углом зрения вечности» – вызывает бесконечное интеллектуальное уважение у Э.В. Ильенкова и однозначное осуждение со стороны, уважающего ильенковские труды, А.В.Потемкина. Парадоксально, но факт!

Говоря о фактах, укажем еще на один.

В начале своей монографии А.Потемкин засвидетельствовал свое уважение к великим философским системам. И это понятно: в противном случае история философии состояла бы из одной диатрибики, критикуемой им. К числу же таких великих Гегель относится несомненно. К философской индивидуальности гегелевской философии относятся такие проблемы, как «проблема конкретного», «субстанции как субъекта», единство теологии и логики (например, доказательства бытия Бога), проблема Абсолютной Истины, противоположность «Абсолютного» и «абстрактного» и т.д.

Пафос гегелевской философии: мир на того смотрит разумно, кто сам разумно смотрит на мир. А между тем вся эта первосортная философская классика (первосортная и со стороны своего предмета и со стороны своего метода) тоже оказывается в черном списке диатрибической суеты, куда А.Потемкин ее определил …

Можно предвидеть резонное возражение: гегелевская классика действительно диатрибична по предмету своему, но зато вполне научна по своему методу. Пусть бы так! В таком случае блестящая монография русского философа Ивана Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», опубликованная в 1918 году, могла бы попасть в разряд научного анализа великих философских систем. Но, увы. Пафос то ее – уточнение внутренней специфики гегелевского философского акта. А это, с точки зрения нашего автора, тоже есть явный диатрибический сор, застилающий истории подлинной философии и ее метод и ее предмет. Так что, как ни крути, но высылка Ильина из России в 1922 году – потеря, оказывается, небольшая …

Подведем предварительный итог. Диатрибик – это «философское животное», балующееся метафизикой. Следовательно, когда великие философы занимались метафизикой (а они это делали по существу всегда!), то они превращались в «философских животных». Короче говоря, на том основании, что Сократ, Платон, Аристотель, Гегель были учителями философии, можно разоблачить современных школьных учителей. Правда, разоблачить их ценой … незаслуженного унижения философских классиков. Раз самого Платона не жалеем, то поздоровится ли после этого какому – нибудь дипломированному «философничающему» обывателю?! Не много ли чести для современных доцентов и профессоров! (Кстати, разоблачительный пафос А.Потемкина носит почему – то избирательный характер: он справедливо критикует одних современных носителей философских пошлостей и в то же время хвалит явные философские пошлости других). Правда, справедливости ради следует отметить: между философским классиком и «метафизическим животным» автор все же пытается указать на логически опосредующее их звено. Это, по нему, - «образованная буржуазия». Однако и при таком уточнении, разъяснение явно скандального умозаключения будет регрессировать в бесконечность …

Итак, сокровенный метод подобного аналитического подхода условно нужно обозначить примерно так: в философии бей своих, чтобы чужие сунуться туда боялись!

Ну хорошо, «болтовня об Универсуме» есть явная диатрибика, то есть философская (дурная) схоластика. А вот ежели не «болтовня», а именно

«мышление» об Универсуме – то это будет как?! На такой вопрос неизбежно наталкивает читателя «салонный» образ философии, предложенный автором. По нашим читательским наблюдениям, именно полнейшее невнимание к этому, им же самим индуцированному вопросу, толкает А.Потемкина автоматически зачислить в «диатрибический салон» и саму философскую классику. И это несмотря на текстуальную оговорку, что есть разница между «школьными учителями философии и их гениальными учениками – творцами великих философских систем» (см. с. 140).

И наоборот. При внимательном подходе к этому вопросу становится яснее, откуда путаница берется. На наш взгляд, диатрибика как феномен – это взгляд на историю философии как на «историю представлений». (Имея в виду, что, например, по Платону, Гегелю или Ильенкову представления – это «случайные мысли». Как у певца Олега Газманова: «мои мысли – мои скакуны!»). Другими словами, диатрибика есть разновидность рассудочного познания истории философии. А если же, в свою очередь, на диатрибику посмотреть глазами не рассудка, а разума, (то есть философские проблемы «мыслить», а не «представлять»), то это уже и будет собственно история философии, а не ее бледная, но при этом претенциозная тень.

Вот в зависимости от чего список «диатрибической номенклатуры», составленный А.В.Потемкиным, должен вызывать у читателя либо солидарную с автором иронию, либо, наоборот, заслуженный протест.

Возникает резонный вопрос: что же именно мешает автору сделать такого рода различение, между тем и другим, самому?

Краткий ответ читателя может быть таким: то самое, при помощи чего предмет философии только и познается в его отличии от всего не-философского, это А.Потемкин как раз и вывел за пределы самой философии. Не случайно поэтому, что тонкость кантовского различения «познания рассудком из понятий» и «познание разумом из понятий», а так же гегелевское определение логики «как науки о вещах, постигаемых в мыслях» были решительно отнесены им к диатрибической номенклатуре претенциозных социальных животных.

Автор хочет философии без метафизики. Это, по нему, и есть материализм. Но материализм какой: философский или не-философский? Ведь «без метафизики» может быть все, что угодно.

При внимательном рассмотрении как раз и выясняется, что «материализм без метафизики» у Потемкина оказывается то «атеизмом», то «эмпирическим знанием», то просто–напросто «социологией»… Конечно, проблематика всего этого есть и в философии. Ибо, так сказать, философия есть все. Но вот там где есть «все это», философия имеется далеко не всегда. Ибо не все есть философия. Во всем этом она имеется лишь при строго определенных условиях, которые по старинной (отнюдь не только школьной!) традиции и именовались «метафизической спецификой» окружающего нас множества «обычных и привычных вещей». Мыслитель, желающий быть материалистом именно в философии (а не абы где!) как раз и берет на себя обязанность выводить метафизические мысли людей именно из их «метафизического бытия», а не какого бы то ни было еще. Соответственно: из «не – метафизического» же бытия человека вытекают либо «не – метафизические же» мысли, либо же «метафизические не-мысли», а пред-ставления. Такова логика спецификации и само- обоснованности …

Но, «само-стояние» философии в ее же собственном отношении к человеческому или иному бытию почему-то чуждо автору. Возможна лишь наука, изучающая, как и при каких условиях возникает в истории человечества представление (выделено нами – В.М.) о некоем необычном мире, отличающегося от обычного, о боге и обо всем, что с ним связано, например о бессмертии души» (с. 32) – пишет он.

Конечно, для науки СОЦИОЛОГИИ все равно: метафизические «мысли» или же метафизические «представления». Главное, что «проистекают» они из-за пределов «самих себя». Не «что они» такое, а «откуда»? – вот самый важный вопрос социологический. НА САМОМ ДЕЛЕ ОНИ ГОВОРЯТ НЕ ТО! А вот то, что они говорят, есть не на самом деле. Да и специфика самого «дела» здесь тоже не важна.

Понять отношение мысли к предмету как отношение предмета к себе самому, к своей собственной сущности – и составляет философскую специфику в рассмотрении «всех вещей». Совпадение между мыслящим себя предметом и предметной для себя мыслью – и составляет ее суть.

В отличие от философии, социологии доступно лишь одно звено этой цепочки, а именно: предмет не-есть мысль (есть ли он тогда недо-мыслие?!), а мысль не есть предмет (может быть эта мысль о другом предмете, или она беспредметна вообще?!). Такие «уточнения» - чужды социологии. Ее интересует не истина, а «объективность»!

Между тем, все Истинное - в том числе и объективно, но далеко не все объективное –истинно!

Вот почему, там где социология подменяет собой философию, там из орудия познания истины она превращается в инструмент насаждения ученой лжи. В эту роковую подмену А.В.Потемкин, к сожалению, впадает не один раз.

Во-первых, когда путает философский материализм с антигегельянством в теории познания.

Во-вторых, путает исторический материализм (т.е. материалистическое понимание истории) с социологией на уровне авторитетного для него марксизма.

В-третьих, автор путает философию с социологией в рамках анализа философских систем Платона и Аристотеля.

Уже было отмечено, что сводя «сознание» к «бытию», социология затушевывает при этом, во-первых, является ли это сознание мышлением или недо-мыслием. А во-вторых, является ли это бытие человечным или нечеловечным.

Эта роковая особенность социологии, в анализе А.Потемкина, проявилась наиболее зримо тогда, когда, рассматривая по существу своему тему историко – философскую, а именно – предмет философии у Платона и Аристотеля – он подменяет его вопросом таким: КТО В СОЦИУМЕ ХОЗЯИН? Вопрос этот буквально чарует его. «Аристотелевские суждения о философии являются в большинстве своем ее социологическими характеристиками», - заявляет он в одном месте (с. 95). «Ведь по Платону … главное социологическое назначение философии состоит в том, чтобы выявить «начала», на которых должно основываться истинно справедливое общество и государство», - говорит он в другом месте (с. 11).

К ЧЕМУ ЭТО ВСЕ ВЕДЕТ?

Даже у такого весьма эрудированного автора, как А.Потемкин, это привело к обычному греху социологизма: ПОДМЕНЕ АНАЛИЗА РАЗОБЛАЧЕНИЯМИ.

Так, бесконечно важную проблему обоих классиков – проблему «софиократии» – он толкует как элементарную претензию философов на господство в обществе (с.81-82, 74, 84). Платону он инкриминирует «своего рода интеллектуальный антигуманизм» (с.82), а Аристотелю буквально «шьет» так называемый «философский шовинизм» (с. 101). И это - на каком же таком основании? А все потому, что тот и другой считали: если человек вступает в противоречие с истиной, то истина безусловно выше человека («принцип софократического предпочтения истины человеку»).

Между тем софиология Платона и Аристотеля заключается прежде всего в том, что не следует путать «Человеческое общество» и «Социум» между собой. Другими словами, сознание социума («общие мнения») не следует соотносить с общественным бытием. А мысли в человеческом обществе не следует сравнивать с положением вещей в социуме. В противном случае вы «сравните» левое ухо с правой пяткой!

Вот именно такое воздержание от «сравнений невпопад» у них и называлось «мудростью». То есть, конкретным сравнением конкретных вещей.

Другими словами, полис – это не социум, где люди живут как человеческий скот, управляемый начальством. Полис – это «полития», где социальное животное обречено быть человеком и попадает под управление … Царя в голове.

Свободному образу жизни соответствует свободный образ мыслей.

Если полития есть жизнь человека в истине, то метафизика суть истинное знание о человеческой жизни. Человеческое должно соответствовать человеческому же. А при этом все «не-человеческое» в человеке тоже должно соответствовать «человеческому» и в мыслях и в делах.

Поскольку социальные животные – это люди, то их организатор – Царь – обязан заниматься философией.

А поскольку люди к тому же еще и социальные животные, то понимающий это философ должен к тому же быть еще и политиком.

Вот в чем заключается смысл, решительно осужденной А.Потемкиным, идеи Сократа, Платона и Аристотеля о том, что в «Человеческом обществе» заниматься «политикой без философии» или «философией без политики» есть большое зло. По существу это означает все делать «невпопад»: к человеку как социальному животному применять убеждение, рассчитанное на «Царя в голове». А к социальному животному как к Человеку применять принуждение и кнут.

Стоит задуматься всерьез: почему идея «господства философов» сохраняется неизменно, несмотря на то, что один за другим в истории человечества уходят социумы, в том числе и тот классический социум, что данную идею эмпирически породил?

Как минимум потому, что «среда» не равна «бытию» …

«Метафизику» нельзя выводить «из среды». В конце – концов среда имеется и у животных, а вот метафизики у животных нет.

… Над разоблачением метафизики А.Потемкин работает с большим профессионализмом и образцовой тщательностью, которые вызывают у читателя смешанное чувство разочарования и уважения. Его кредо: философия как таковая компрометируется метафизикой; метафизическая философия компрометируется «софией», то есть мудростью; мудрость же компрометируется «старчеством» как фактом, правда, стопроцентно эмпирическим, но зато банальным. Именно претенциозная настойчивость, возводящая эту банальность в «теорию», и рождает на протяжении 25 веков истории человечества пресловутую «диатрибическую традицию». Это именно на ее почве еще и до сих пор «размытость границ между собственно мифом, архаической мудростью и «первой философией» позволяет одним исследователям рассуждать о «примитивной метафизике дикаря», а другим зачислять в разряд мифологов даже Гегеля» (с. 138).

Конечно, с такого рода чудаками наш автор ничего общего не имеет. Как историк философии он четко и настойчиво формулирует необходимость логических и исторических спецификаций, делая это так: «И о Платоне и об Аристотеле нельзя сказать, что они «занимали кафедры» или тем более «работали в качестве директоров» в «Академии» или «Ликее».

На одно дело эмпирически отличить «старца Нестора» от «философа Аристотеля», а последнего от «профессора Берлинского университета Георга Вильгельма Фридриха Гегеля» и всех их вместе от профессора Г.Струве, а другое дело дать теоретическое объяснение как тех существенных черт, которыми они различаются, так и того общего, на основе чего они сопоставляются» (с. 115).

Браво, лучше просто и не сказать!

А теперь самое главное решить, как именно это сделать? На какой именно почве сделать «различение», а какие именно разности «отождествить»?

Потемкин А.В. не делает это сразу. Он вводит дополнительное звено, которое, как уверяют читателя, и является последней инстанцией аналитико – синтетической деятельности автора в данном архиважном вопросе. По крайней мере, должно быть.

Вот оно, это звено: «Здесь как раз уместно вспомнить, что одной из особенностей материалистического понимания истории является умение отличать то, что заявляет о себе какая – либо эпоха, от того, чем она является на самом деле.

Применительно к истории возникновения, развития и смены форм общественного сознания этот принцип материалистической методологии преобразуется следующим образом: необходимо отличать то, как данная форма сознания выглядит в своем собственном самосознания (в рефлексии), от того, чем она является на самом деле (что как раз и устанавливается средствами научного исторического исследования). В богословии (которое есть непосредственная рефлексия религии, ее самосознание) религия рисуется как познание бога. Но, как показывает научно – историческое исследование религии, подлинная ее сущность состоит совершенно в другом. ТАК И В СЛУЧАЕ С МУДРОСТЬЮ (выделено нами – В.М.). В зеркале самосознания (а размышления Платона и Аристотеля и представляют собой наиболее развитую форму самосознания мудрости) она представляется «познанием первых причин и начал». Но не является ли она в действительности чем – то иным»? – вопрошает Потемкин отнюдь не риторически.

Вот тут – то и заключается вся горькая и коварная суть!

Конечно же, любая и всякая вещь в человеческой жизни всегда может оказаться чем-то «иным». Но в том-то и состоит элементарная житейская мудрость, обязательная и для ученого и для историка философии, которая гласит: какова вещь «на самом деле», в «действительности» надежнее всего определить по ее же действиям и делам.

Суть такой «вещи» как философия – в ее философских действиях. А дело философии – философствование, конечно же! Это, конечно, тривиально, но это – факт. И факт этот связан накрепко с тем обстоятельством, что философские действия требуют привязанности и верности именно «философским предметам», а не каким бы то ни было еще.

Другими словами, на философские отношения между Платоном и Аристотелем нужно смотреть глазами именно философии, а не социологии. То есть, делать прямо противоположное тому, в необходимости чего А.Потемкин своего читателя уверял. В итоге он призывает искать смысл высказываний классиков философии не вместе с этими их мыслями, а вместо этих их мыслей. То есть, в режиме «разоблачения» и навешивания ярлыков. То, что это «навешивание» обладает общепризнанным авторитетом «социологического подхода» существа дела не меняет. А именно для этого «научного дела» Платону и Аристотелю приписывается другой, дескать «настоящий» для их творчества предмет. «Всамделешный предмет», проще говоря …

Мало ли чего кто – то там о «боге», «душе» или «мире как Целом» говорит! Мы де, научно «разъясним», что же «на самом деле» (которого и не делалось вовсе!) они «имели в виду»!

… Конечно, когда человек верует Богу, и по этой причине молится Ему, сам по себе не исключен и вопрос: по мимо и кроме этого, что же верующий человек как человек делает еще? Тем более, что и сама – то религия озабочена тем, чтобы дело это не противоречило как минимум своему предмету. То есть, не свершалось в суете. Всуе имя Господа не тревожь! – предупреждает она. Ибо «Вера» будет подменена «суеверием» и верующий, тем самым, утратит свой специфический для него, как именно верующего, предмет.

То же самое касается и таких специфических предметов человеческой заботы, как забота о мире и забота о душе. Ими тоже, порой, злоупотребляют «в суете». И называют это «философией». Кто же спорит, что в этом-то самом случае и может возникнуть для «беспощадно научной», «беспощадно трезвой» социологии ее бесспорный предмет! Но вот «тот» ли это случай или «не тот» – вот ведь в чем состоит всегдашний научный вопрос. А без ответа на него «научный историзм» никак не отличишь от «социологического релятивизма»…

Кстати сказать, в «исторической цепочке»: «старец Нестор» – «философ Аристотель» – «берлинский профессор Гегель» – «профессор Г.Струве» наш автор как раз и фиксирует различия за счет … тождества. Почему? Потому, что отождествил «материалистическое понимание истории» с «социологией». А это значит в «научном историческом анализе» сверять данные мысли не с теми делами, а эти дела – не с этими мыслями. Словом, действовать невпопад!

Итак, А.Потемкин обещал обрисовать последнюю инстанцию аналитико – синтетической деятельности. Вместо этого выяснилось, что и сама – то эта «инстанция» требует к себе предельно критического внимания, ибо весьма склонна то анализировать, то синтезировать явно неряшливо и кое – как.

Так историзм, примененный А.Потемкиным к своей «цепочке», по существу гласит: МЕТАФИЗИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! А то, что себя таковым аттестует, наука запрещает с этим считаться и принимать всерьез. Метафизическое – это несерьезное, а серьезное – это неметафизическое… Конечно, даже «несерьезную метафизику» не выведешь прямо из «среды». Однако, ежели не из среды, то уж «из древности» то метафизику можно вывести по этой «цепочке» наверняка. А в этом и состоит объективная истина (то есть научный компромат!)

Я уж не говорю о феномене «абстрактного труда» в авторитетном для А.Потемкина «Капитале». Здесь «возвышенная предметность» стоимости имеет, по Марксу, «чувственно – сверхчувственный» характер и для своего научного усвоения, как показал Э.В. Ильенков, требует совершенно такой же «силы абстракции», что и «онтологическое доказательство» бытия бога у Гегеля и Ансельма Кентерберийского.

А между тем, возникает такой вопрос : разве старец – мудрец не прожил всю свою жизнь? Разве он не живет сейчас и не пользуется жизнью своей как ЦЕЛЫМ? Разве «Целое» его жизни не является вполне эмпирическим и в то же время «необычным» фактом для других, чья жизнь еще далеко не завершилась и не прошла? И разве все прочие не вступают в отношения друг с другом по поводу этого «Целого» и к тому же «посредством» его? Разве «Целое самого Целого» не становится от этого, в целом, совершенно новым фактом общей жизни других? И разве общественная жизнь, породившая его, не меняет течения причин и следствий, когда эмпирически дрессированному глазу видится, что эмпирически же «Целое порождает свои части», а тем более рождает и «самого Себя»?

Метафизическое становится эмпирически достоверным, проще говоря … Идем дальше. Разве эта фактография метафизических отношений, на вполне эмпирических основаниях, не рождает резонный интерес и соответствующий ему вопрос : ежели этот мудрец движет жизнью своих сограждан, то какой же именно «мудрец» будет двигаться жизнью граждан чужих? Как уже родившихся, так и не родившихся еще …

КАК ЦЕЛОЕ ВЕДЕТ СЕБЯ В ЦЕЛОМ?

Каковы первые начала? Какие мудрецы, рождают мудрецов …

Итак, не выдуманная суть метафизики – это отношения людей между собой по поводу «целого». А вот «задумчивость» людей по поводу этих своих отношений связана с тем, что они весьма нетривильны.

Логически очевидно, что ми целого да не остаться у разбитого корыта с пустыми «бумажками» в руках …

Выражаясь языком, справедливо уважаемого А.Потемкиным, авторитетного мировоззрения, человеческая жизнь как общественное бытие, состоит из «производства целого», «распределения целого», «обмена целого» и «потребления целого». И в этом органическом (то есть, опять – таки «целостном») круговороте сплошь да рядом происходят либо «нестыковки», либо соединения невпопад.

Кто спорит, метафизический опыт таких ложных отношений должен быть пристально (т.е. социологически) изучен и даже разоблачен. Но следует ведь отделять «мух от котлет»! Есть «метафизика дурная». Это именно она вполне заслуживает научного презрения А.Потемкина, который глубоко и профессионально проник в ее суть. А есть и «метафизика конкретная». И именно перед лицом конкретной метафизики целый ряд научных утверждений А.Потемкина не только не бесспорен, но они попросту и неверны. Утверждение о том, что метафизическая проблематика компрометирует философию, а сама метафизика компрометируется «софией» – одно из них.

Бесспорно, что человеческий опыт «целой жизни» связан со старческой немощью. Но значит ли это, что размышление о таком опыте с целью его трансляции, обращения и усвоения сводится лишь к дрожанию старческих рук и больше ни к чему?!

РАЗВЕ ГЕГЕЛЬ, УПОДОБИВШИЙ АБСОЛЮТНУЮ ИСТИНУ СТАРИКУ – МУДРЕЦУ, БЫЛ НЕПРАВ?

Впрочем, ответ читателю уже известен: различие между «мудростью мифологической» и «мудростью философской» есть лишь диатрибическая видимость неглубоких школяров. Гегеля в том числе …

Сделав обстоятельный обзор профессиональной литературы по вопросу, А.Потемкин уверяет, что взгляд на античную философию как революционное отрицание античной мифологии означает их мнимое различие вопреки их существенному тождеству. В этом он, в частности, упрекает Т.И.Ойзермана.

Однако, сам А.Потемкин впадает в «грех» прямо противоположный: он мнимо отождествляет их вопреки их же существенному различию. И эту свою, весьма гипотетическую, позицию полностью идентифицирует с концепцией А.Ф.Лосева. В его изложении позиция последнего коротко звучит так: «Там, где производство идеального осуществляется в соответствии с принципом: «началом всего было Х, а само Х не имеет начала», мы имеем дело с античной формой духовного производства», то есть «общей для первобытного и рабовладельческого обществ формы идеологии – мифа» (с. 126).

Читатель, однако, может заметить: отрицать ложную точку зрения на проблему Т.И. Ойзермана – еще не значит утверждать истину! Конечно, в уразумении связи философии и мифологии между Ойзерманом и Лосевым есть существенная разница. Но она проходит совсем не в той плоскости, где А.Потемкин ее нашел.

От того, что А.Лосев видит существенную связь между философской мудростью и мудростью мифологической вовсе не следует, что

существенные различия между ними он затушевывал или, тем более, игнорирует. К примеру, от того, что миф – это разновидность «первобытного идеализма» вовсе не следует прямо и непосредственно, что «непервобытный», цивилизованный идеализм суть разновидность именно мифа. Это еще требуется доказать!

А.Ф.Лосев во всей свой 8-томной «Истории античной эстетики» и доказывает как «тождество в различии», так и «различие в тождестве». В монографии Потемкина, в этом отношении, есть много хороших и красноречивых цитат (см. стр.124, 125,127). К сожалению, иначе дело обстоит с самим автором монографии: там, где его утверждения верны – они, так сказать, «недо-специфицированы». А там, где они четко специфицированы, они, увы, неверны (с.126 – 127). Это, конечно, далеко не случайно. Ведь метод А.Ф.Лосева не социологический, а исторический. Он не «сводит» второй к первому, а «содержит» его в себе …

Удивительная самопротиворечивость А.Потемкина как автора (само-противоречивость, к тому же методично разработанная!) особенно резко бросается в глаза там, где он подводит исследовательские итоги.

Из всей диатрибики (и философской классики) по нему, остаются в позитиве логика и теория познания, что, на наш взгляд, совершенно верно. Но ведь именно материалистическая диалектика как логика и учит не путать между собой сознание с мышлением, понятие с представлением, философию с социологией, социум с обществом, социологизм с историзмом, материализм с атеизмом, а среду с бытием.

Казалось бы, что радикально отрицая метафизику во имя теории познания, А.Потемкин надежно застраховал себя от любой метафизики, в том числе и от метафизики «дурной». Ан, нет! Предупредив своего читателя, дабы по дурному примеру прошлого не исходить «из начал», он вполне метафизически же призывает его исходить, зато, «из будущего» (см. стр. 142). Парадоксально, но факт!

… Для своего анализа А.В.Потемкин берет очень тонкую и деликатную ипостась социума – его философскую жизнь. Но, анализируя философию с позиций социума, он «позабыл» проанализировать сам же социум с позиций философии. Ее он подменил социологией. Для последней же все равно: идет ли речь здесь о метафизических мыслях или метафизических представлениях. (Случайных мыслях и недо-мыслии, в том числе!)

Читателю видно: против чего А.Потемкин борется, то же самое в этой борьбе и утверждает.

Парадокс Потемкина как автора объясняется тем, что, выступая против «социальных животных» в жизни и в философии, он делает это с позиций социологии – самосознания этих социальных животных. И, через категорию «самосознания», неправомерно записывает в свои единомышленники таких, типично софиологических авторов, как Ильенков, Лосев и Маркс.

А самокритика социологизма с позиций самого же социологизма – это специфическая драматическая черта нынешней нашей эпохи, которую, нужно отдать должное, А.В.Потемкин весьма талантливо подытожил, выразил и осветил.

Изучая монографию А.В.Потемкина, читатель неизбежно составляет себе мнение о его творческой лаборатории… На наш взгляд, философская индивидуальность автора связана, во-первых, с НЕДО-разрешенностью исторического спора Канта и Гегеля по проблеме метафизики.

Метафизика глаголет «о Целом». Формой целого является «Идея». Но, не абы какая форма, а лишь целостная форма самого Целого. Метафизические отношения между людьми, поэтому, известны нам, по крайней мере, как «отношения идейные». Вот почему Гегель полагал: ежели все в порядке с идейностью, то, тем более, все в порядке и с самым целым, и с его частями.

Что до Канта, то он относился к идее - как форме целого … вместо самого целого. Да к тому же, еще и … вместо самих своих частей. Вот почему Целое всегда и на всякий случай должно быть «под подозрением», а взгляд на целое со стороны его частей - хоть и менее возвышен, зато уж и более трезвей, - полагал он. (Правда, в сфере своей философии «разума практического» он стоял на точке зрения прямо противоположной. Отсюда – критика Гегелем кантианской гносеологии суть кантовская само – критика). Позитивизм XIX - XX веков возвел эту классическую философскую подозрительность немецкого философского гения к «метафизической идейности» в так называемый научный принцип, имя которому – социологизм. Возвел безыдейную трезвость - в добродетель, проще говоря.

Во-вторых, вместо того, чтобы представить историческую специфику марксизма, как формообразования классического гегельянства на почве окончательной разрешенности канто – гегелевского метафизического спора, А.Потемкин, за «специфику» марксизма в философии, выдал самую эту его, (спора), недо-решенность.

В-третьих, отсюда неизбежно рождается воистину безысходное столкновение принципиальной софиократичности философского марксизма (по гегельянской линии его генезиса) с одной стороны, и социологической подозрительности к ней со стороны другой (по линии кантовского теоретико - познавательного критицизма, где сам социологизм должен быть понят как частный случай «рассудка»).

Марксизм в социологической версии А.Потемкина из исторически зрелой формы софио-кратии, тем самым, превращается в социо-кратию, которая есть лишь разновидность докса-кратии вообще.

Он есть безысходная «сшибка» благонамеренной (следовательно, ненаучной) ИДЕЙНОСТИ и трезвой (но зато «научной») БЕЗ-ИДЕЙНОСТИ, в рамках одного номинального мировоззрения. Сшибкой безысходной, и потому теоретически совершенно нетерпимой.

Такова исторически неизбежная цена анти-метафизической версии «диалектического материализма», который, справедливо шарахаясь от метафизики «дурной», заодно бежит и от «метафизики конкретной».

Декабрь 1993 – январь 1994 г.

(Опубликовано: УГТУ-ИМИР. В.А.МОЛЧАНОВ. К 80-летию Э.В.Ильенкова: доклад к VI Международной научной конференции «Ильенковские чтения – 2004». Екатеринбург-Москва, 2004. С.17-28.)

Э.В.Ильенков и русский академизм (к 80-летию со дня рождения философа)

Если верно, что, вступая в 3-е тысячелетие, Россия не собирается отказаться от себя самой, то 21 век обречен на новые и новые подтверждения русской «всечеловечности», дистинктивно-дискриптивно оформленной еще А.С. Пушкиным, П.Я. Чаадаевым и Ф.М. Достоевским.

...Из беспощадного столкновения русского и немецкого национального Гения, как известно, родился знаменитый АКМ. Совсем недавно НТВ показало нам сюжет о том, как пятилетний палестинский малыш, обхватив обеими ручонками АКМ, громко кричит: «Я хочу автомат Калашникова! Я хочу автомат Калашникова!».

Зато несколькими минутами ранее, веселые болгарские детишки, подпрыгивая и весело смеясь, в виду своего Симеона, наперебой кричат: «Мы хотим царя! Мы хотим царя!».

Именно всечеловечности русской души по силам, не впадая в тот или иной нервный срыв, освоить и гармонично выразить эту реально оформившуюся р а з в и л к у исторических путей в уже наступившее будущее...

Но, как?

Духовно-психологическая конституция, востребованной нынешнем человечеством современной, русской души, ярко и надежно, на наш взгляд, представлена такими русскими именами, как А.Ф. Лосев, Э.В. Ильенков и В.В. Кожинов.

Каждый из них – это, в буквальном смысле слова, СОСТОЯВШАЯСЯ Россия!

Свою кон–гениальность тому и другому авторам В. В. Кожинов заявлял и обосновывал не раз, прежде, чем покинул нас в 2001 году.

А.Ф. Лосев, всей своей жизнью и творчеством, осуществил синтез между классической русской и классической греческой стихией, попутно найдя действительное место классической цивилизации Запада («Гуманизм – гора трупов»). Его «История античной эстетики» и «Эстетика возрождения» - тому блестящий пример.

Э.В. Ильенков, в своей «Диалектической логике», чью методологию («мыслить самими фактами») В. Кожинов блестяще применил в монументальном 3-х томнике («История Руси и русского слова», «Россия: век ХХ (1901-1939)» и «Россия: век ХХ: (1939-1964)», осуществил бесспорный синтез русской и классической марксистской мысли XIX – XX веков. Оговорив условие, что и то и другое – это «именно мысль», а не псевдоинтеллектуальный блеф либо номенклатурно-бюрократический обман.

И тот, и другой и третий доказали и продемонстрировали не раз: настоящий русский человек, готовый и способный вынести синтез веков и тысячелетий, всегда ежесекундно стоит перед актуальным жизненным выбором: сытость или Правда; Бытие или реальность; социальное животное или Человек?!

Сегодня оголтелый карьеризм, находящийся на бесстыдной службе у своекорыстия и у культа личности ближайшего начальства, и дальше толкают человечество по пути палестинского карапуза, обнимающего русскую гениальность за рожок его АК. И если русские герои мысли правы, то академическое мародерство на службе у карьеризма, ведущее человечество в не-бытие (µή ον), воистину бессильно перед максимами истинно русского бытия (οντος ον) :

- мыслить мыслью! (Э. Ильенков).

- мыслить фактами! (В. Кожинов).

- воистину мыслить людьми! (А.Лосев)

Колоссальный жизненный Предмет, который прекрасно персонифицировали все они, мы уже поименовали словом «состоявшаяся Россия». Однако, в специальном смысле этого слова, его можно определить как «аутентичную академическую стихию». Точнее, «Русскую Академию». А в смысле всемирно-историческом, как жизненную Истину человеческого Бытия.

Стихия эта – фактитчность мыслимо - мыслящего и мысляще - мыслимого Человека – принципиально не сводима ни на один из отвлечённых (абстрактных) моментов своей конкретной целостности. Своей живой жизненности!- иначе говоря…

Типичнейший пример сей «мертвящей абстракции» – знакомый каждому из нас фетишизм факта. Вот что сказал по этому поводу (буквально в день и год своей кончины) А.Ф.Лосев: «Меня, как и всех, всегда учили: факты, факты, факты, самое главное – факты. От фактов – ни на шаг. Но жизнь меня научила другому, я слишком часто убеждался, что все так называемые факты всегда случайны, неожиданны, текучи и ненадёжны, часто непонятны, а иной раз даже и прямо бессмысленны. Поэтому мне волей-неволей часто приходилось не только иметь дело с фактами, но ещё больше того с теми общностями, без которых нельзя было понять и самих фактов. И вот та реальная общность, те священные предметы, которые возникли у меня на путях моих обобщений: родина, родная гимназия, которую я кончил ещё до революции, единство филологии и философии, Кирилл и Мефодий, как идеалы и образцы этого единения». (Цит. по: «ДЕТСТВО. ОБРАЗОВАНИЕ. БОГОСЛОВИЕ и КУЛЬТУРА. Возрождение софиологии и софиология возрождения на Урале. Екатеринбург, 1998, с.61.)

Но священным предметам Жизни угрожает не только это. Грозит ей и нарочитый вербализм мысли ( Э.Ильенков любил повторять слова Л.Фейербаха: «если бы мысль и слово непосредственно совпадали, то самые большие болтуны были бы самыми великими мыслителями!»). Грозит и вездесущий фетиш «Закона… без Благодати», который, по В. Кожинову, оставляет под запретом уже и самую фактическую жизнь.

Только «нужные слова», только «разрешенные факты»! Только – политкорректно! – вот его вопиющий девиз.

Не «НОМОС», но «Л О Г О С»! То есть, бытие как благодать! – вот, в свою очередь, девиз русского академизма, не согнувшего выю перед вездесущим академическим мародерством современных «социальных животных», занимающихся «метафизикой»… Чьими неутомимыми усилиями была организована (всё ещё продолжающаяся) травля и Лосева, и Кожинова, и Ильенкова.

… Ф И Л О-логическое отношение к русской жизненной стихии, к национальной гениальности, в нынешнем нашем Отечестве означает следующее: во-Истину предметна не столько «русская цивилизация», её «социум», сколько «русский СОФИУМ». Реальность Русского Логоса, иначе говоря.

Самый свежий пример «борьбы за Логос» на почве современного образования (призванного отделить и защитить людей от социальных животных!) даёт РЕЗОЛЮЦИЯ II Российского философского конгресса “XXI век: будущее России в философском измерении» (см.: «НАУКА УРАЛА», декабрь, 1999, № 23).

Её суть: образование должно быть не столько высшим, сколько полным. Высшее образование вместо полного – это всего лишь современная формула н е о б р а з о в а н н о с т и.

Образование без …логики, ведёт к диплому… вместо образования. Его результат – катастрофа для личности и для общества.

Это видно «даже по фактам»…

Ибо это – воистину так!

ОПУБЛИКОВАНО: В.А.МОЛЧАНОВ «К 80-летию Э.В.ИЛЬЕНКОВА: доклад к VI Международной научной конференции «Ильенковские чтения – 2004». Екатеринбург-Москва, 2004 г. с.29-30.

Целостная личность как субъект диалектического метода

В соответствии с классическим марксистским пониманием, диалектика как философская наука есть учение о наиболее общих законах всего и всякого развития, а именно: в природе, обществе и мышлении. Однако, «всеобщность» законов диалектики состоит не во «всякости», а в универсальности. Это значит, что всякая особенная форма проявления диалектики, будь то «объективная» или «субъективная», «социальная» или «природная», «сознательная» или «стихийная» – все они являются лишь частными, преходящими, мимолётными её (диалектики) формо-образованиями.

Другими словами, диалектика, в качестве философской науки, имеет своим предметом не столько «диалектику бытия» и не столько «диалектику познания», сколько «универсальные законы», которые общи и мышлению и бытию. Приоритет же форм диалектики, относительно друг друга, в составе её всеобщности, может быть выражен следующим образом:

1) диалектика общества универсальнее диалектики природы, т.к. первая не может быть без второй, но не наоборот;

2) субъективная диалектика универсальнее диалектики объективной, т.к. первая не может быть без второй, но не наоборот;

3) объективная сознательная диалектика универсальнее объективной стихийной, т.к. вторая может быть без первой, но не наоборот;

4) субъективная сознательная диалектика универсальнее субъективной стихийной, т.к. первая не может быть без второй, но не наоборот;

5) наконец, субъективная сознательная диалектика универсальнее объективной сознательной, т.к. без диалектического метода невозможно диалектическое, т.е. конкретно-теоретическое воспроизведение предмета.

Философская мораль же такова: «всеобщее как всеобщее» обретается не там, где тождественное и «похожее», а скорее там, где непохожее и даже различное, способное дойти до противо-ПОЛОЖЕННОГО.

Заметим здесь, что если всеобщность понимать (как это сплошь да рядом происходит!) не с точки зрения «универсальности», а с позиции «всякости», рассматривая соотношение формо-образований диалектики по принципу «шире-уже», то картина получилась бы другой. В частности, «диалектика бытия», объективная диалектика была бы шире «диалектики познания», субъективной диалектики, что означает выпадение из состава последней… всеобщих законов самого бытия. Но субъективная диалектика без диалектики объективной – это не диалектика как таковая, а… софистика, т.е. анти-диалектика!

В свою очередь, объективная диалектика, без субъективной и сознательной своей формы, была бы некой ущербной, немощной диалектикой, т.е. «слепой» и «стихийной». Это – диалектика слепой стихии, неподвластной человеку и выражающаяся либо в стихии природы (землятресения, ураганы, смерчи), либо в стихии общества (эпидемии, экономические кризисы капитализма, стихия общественного разделения труда, мировые войны и т.д.), либо в стихии сознания (сумасшествие и безумие, коллективный психоз).

Это диалектика не прогресса, а регресса, не человеческой свободы, а диалектика человеческой зависимости и самоуничтожения.

Наша проблема в том, чтобы обнаружить противоядие против всякого философского редукционизма, а именно: Универсальное есть Всеобщее. Но вот «всеобщее»-то универсальным может «быть», а может и «не-быть»!

Таким образом, субъективная сознательная диалектика есть синоним диалектики культурной. Универсальные закономерности развития природы, общества и мышления выражены здесь во всеобщей же, универсальной форме, а именно: в форме универсально-культурной способности человека как человека двигаться по имманентным формам всего Универсуума.

Это – способность (образованного!) разума, который одинаково хорошо проявляет себя в чувствах, в мыслях и в делах. Образование-же, как раз, и состоит в без-условном признании того обстоятельства, что в Универсуме – всё имманентное суть трансцендентно и, наоборот, всё трансцендентное одновременно - имманентно. Ведь «Универсуум» потому таковым и является, что, по определению исходному, «вне» него и «помимо» него-же просто-напросто ничего нет!

«Всеобщая форма самого всеобщего» или «универсальная форма универсального» – это, не что иное, как категория. Именно в силу своей «универсальности» категории суть формы и самого «бытия» и самого «мышления». Но проявляться они могут и в бытии (в делах), и в мышлении, и в словах (в речах) разумного, следовательно, культурного, человеческого существа.

Культура владения категориями и есть способность человека владеть ими сознательно, а не «стихийно», (сл-но, как «взбредёт» в голову, т.е. абы-как…) Эта способность – не что иное, как диалектический метод. Умение применять его («умение… уметь!») характеризует лишь такого человека, который является целостной личностью.

Именно такая личность и может избежать соблазна «оторвать» друг от друга «имманентное - трансцендентное» и (как результат!) принять «вербальное», словестное выражение категорий – за суть категорий «как таковых»; следовательно, семантику – за диалектическую логику!

В свою очередь, избежать отождествления астрономических, физических, химических, агрономических, биологических «форм самих вещей» – с формами категориальными, что порой происходит в том случае, когда категории диалектики отождествляются с… так называемыми, «обще-научными понятиями».

Ещё И.Г. Фихте крепко-накрепко связывал сознательно-категориальное, т.е. творческое, разумно-диалектическое мышление с целостностью человека, его всесторонним развитием в том числе. Ведь «философия должна исчерпать всего человека», а потому она сама может быть усвоена «только полнотою всех его способностей»/Фихте И.Г. Избр. соч., т.I, М., 1916, с.264/ До тех же пор, «пока образование убивает у столь многих одну духовную силу ради другой, силу воображения ради рассудка, рассудок ради силы воображения или то и другое ради памяти», философия будет чужда индивиду. Философия, сл-но, д и а л е к т и к а у такой ущербной личности будет чем-то «одним» – в бытии и совершенно «другим» – в сознании; чем-то одним в тексте и совсем «другим» – в мысли…

По этой же самой причине, кстати сказать, и существует феномен «схоластического теоретизирования», когда, например, одна и та же диалектика у двух и более «философов» выражена в двух совершенно разных текстах, но при этом «обе диалектики» одинаково субъективны в том смысле, что равным образом… не применимы к действительности и, (уж тем более!) – к Бытию.

Стало быть, классический философский диа”гноз, относительно судьбы диалектики в руках разчленённой (анти-целостной, отчуждённой, «о-веществлённой») личности - разрыв Блага и Бытия!

Каждый из нас знаком с явлением этим на примере т.н. карьеризма, который настаивает на трансцендентности (т.е противопоставлении и разрыве) «Блага и реальности», «реальности и Бытия», непрерывно и настырно рождая жизненно-житейский режим «Закона вместо…благодати». Ему присуща и своя «популярная» философия, свысока третирующая ныне «устаревших»-де классиков «прежней» философской науки. Официально-научная же максима его «диалектического» законо-творчества звучит обычно так: Деньги – вещь теоретически тонкая! Смысл Жизни – тоже «тонкая» вещь… Следовательно? Следовательно, деньги – это Смысл жизни и есть!

Так происходят бесконечные а п о л о г и и для «действительности» и «реальности», но нацеленных против Блага и Бытия! А в особенности, против их единства…

Но «у индивида, - пишет (вслед за Сократом, Спинозой, Фихте и «духовником» Ярослава Мудрого киевским митрополитом Иларионом!) Карл Маркс, - …жизнь которого охватывает обширный круг разнообразной действительности и различных видов практического отношения к миру и является, таким образом, многосторонней жизнью, - у такого индивида мышление носит такой же характер универсальности, как и всякое другое проявление его жизни. Оно не затвердевает поэтому в виде абстрактного мышления и не нуждается в сложных фокусах рефлексии, когда индивид переходит от мышления к какому-либо другому проявлению жизни. Оно с самого начала является моментом в целостной жизни индивида – моментом, который, смотря по надобности, то исчезает, то воспроизводится»./Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.3, с.253./

Существует большой соблазн для «философской публики» и её «философского» начальства эти слова из знаменитой «Немецкой идеологии» Маркса перетолковать так, что-де «время от времени» и с ч е з а е т… само мышление!

Но, почему же? – Да потому, что в жизни есть вещи, «поважнее логики!», - следует ответ со стороны такой «общественности».

…С позиций развиваемого нами понимания категориальности, а так же образования, «мышление как жизнь», «жизнь самого мышления» и (или) «проявления самой же жизни» - вещи феноменально разные, но субстанционально единые. Противоположность, нестыковка или же взаимоисключающая «сшибка» мышления и Жизни происходит лишь тогда, когда само-то мышление оказывается… «абстрактным».

Что значит «быть абстрактным?» в жизни – легко проясняется, например, из знаменитой статьи Г.В.Ф. Гегеля, в которой, для всякого действительно образованного человека, великий мыслитель давным-давно всё и весьма внятно разъяснил. /см.: «Кто мыслит абстрактно?». Работы разных лет в 2-х томах, т. I, М., 1970,с.389-394./ Написана она между апрелем и июлем 1807 года. Опубликована, уже после кончины автора, в 1835 году. На русском же языке напечатана в журнале «Вопросы философии», № 6, 1956 г., в переврде Э.В.Ильенкова.

Сегодняшняя система образования, сам её дух и метод нацелены на то, чтобы буквально «напитать» мышление «абстрактностью», охранить и умножить её в качестве, якобы «теоретической», добродетели. Наконец, превратить «Абстрактное» в настоящий культ для поклонения, а систему светского образования – в широко развитую, тотально всеохватную, институцию этого Культа. Систему, способную к надежнейшему само-воспроизводству.

Если классическая диалектика, как все-Единый «космос» личной образованности Человека и человечества, всегда настаивала (и настаивает!) на резком и беспощадном размежевании и противо-поставлении «абстрактного» и «теоретического», мыслящего – с одной стороны и «вербализованого», «дискурсивного» недомыслия со стороны другой, то нынешнее образование буквально всё делает наоборот!

Теоретическое мышление, как жизненное проявление образованного человека, рассматривает себя как акцию Субстанции и потому-то никогда не позволяет себе покинуть позицию монизма. В семантическом выражении эта позиция такова:

А) мышление – Жизнь – мышление;

Б) жизнь - Мышление - жизнь;

Итог: Мышление есть жизнь, а Жизнь есть мышление и оба они – с Большой Буквы!

Соотношение пункта «а» и пункта «б» здесь – это единственно реальная проблема диалектика как философской науки для субъекта диалектического метода. Если, конечно, понимать его не в качестве, например, «Демиурга» Платона, «Бога-Мышления» у Аристотеля, «Трансценденнтального Субъекта» Канта и т.д., (что само по себе – ни «хорошо», ни «плохо»), а просто как человека, жизненно стремящегося, посредством образования, избавиться от культа «абстрактности», дабы обрести личную «целостность» и жизненную субъектность.

1979-80 год.

Валерий МОЛЧАНОВ, кандидат философских наук.

ОПУБЛИКОВАНО: КАЧЕСТВО ЖИЗНИ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ. «АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ – 2005 г» (Екатеринбург, 14-15 мая 2005 г.), стр. 193-195. Тираж 700 экземпляров.

Социология и национальный гений

Существует неизбывный спор этих двух начал. Он пронизывает собою всемирную историю, мировую философию как её эйдетический Логос, отношения двух людей, т.е. их диалектику и диалог, наконец, всю драматургию софио-генеза отдельной человеческой индивидуальности, а именно: путь человека к… самому Себе.

Неизбежен недоумённый вопрос: как же так! Гениальность была всегда, а социология-то возникла совсем-совсем недавно?

Вопрос этот возникает на почве современного образования и есть следствие колоссального «философского» недоразумения.

…Скажем так: Дантес, погубивший Пушкина, - это самый, что ни наесть, настоящий социолог!

Это было доказано ещё М.Ю.Лермонтовым в стихотворении «Смерть поэта». Наша проблема заявлена здесь им так: Гений и Судьба. И здесь же мы обнаруживаем её строгую категориальную архитектонику. А именно: а) судьба против гениальности /«судьбы свершился приговор!»; б) рок как убийца /«заброшен к нам по воле рока»/; в) а’гнозиз как смысловой компонент судьбы, где поступок убийцы отнюдь не анти-социален /«не мог щадить он нашей славы. Не мог понять в сей миг кровавый…»/; г) члены социальной легальности, «отменяющие» гениальность как «не-социальность» /«Вы, жадною толпой, стоящие у трона…», «этот свет, завистливый и душный»/ и способные положительно признать гениальность лишь как «пустых похвал ненужный хор…»; д) всепроникающий мотив «положительной» социальности /«На ловлю счастья и чинов…»/ и, наконец, е) центр всей положительной мюстагогии /«Но есть и божий суд…»/, где «Рок-социолог» предает себя собственной диалектике конечного…

Судьба, рок и Бог есть категории СМЫСЛА. То есть той везде-сущей, всеобъемлющей и всепроникающей реальности все-единства, где, по принципу «всё во всём» рождается «ХАО-КОСМ». А по принципу «смысл – всё, но не всё – смысл», рождается «КОСМОС», т.е. реальность Бытия.

Бытие как Реальность же – это тот «космос…без Хаоса», где и когда «всё - одно, всё - равно», а именно: форма или материя, единичное или общее, диалектика или метафизика, логическое или мистическое, мышление или бытие, диалектический идеализм или диалектический материализм…

В такой реальности-бытии свершается превращение философии в софиологию. То есть происходит «совпадение» Эроса и Логоса, а для софистик и (в любых её формах) уже не остаётся никакого «легального», «оправданного» места в космосе бытия.

Выше перечисленная категориальность знакома нам как феномен образования. Такой анабасис души, когда, обретя калокагатию, взрослый человек обретает духовную Византию, а ребёнок, оказавшись членом Социума, состоялся как человек зрелый. А не «взрослый»… вместо зрелого, как это бывает всегда, ежели между «Обществом» и «Социумом» не проведена н и к а к а я категориальная черта.

Этот категориальный строй классической софиологии интимно знаком М.Ю.Лермонтову. Именно из этого ряда взяты любимейшие категории его поэзиса: душа - герой – гений – демон и «демонизм»… Демонизм, по нему, есть продукт ложной «мюстагогии», где софистика, стараниями чей-то апологетики, украв «топос», под видом философии, организует катастрофическую мутацию в «софосе-софиуме»: люциферическое восстание «смысла» - против бесконечного центра Бытия.

Социология – это сфера отрицательного, меонального проявления этой диалектики, её «не-мыслящее» поведение. Там, где господствует принцип: в жизни есть вещи, поважнее логики.

Подменить гениальность – демонизмом и сказать, что «так и було!» – суть социологии, как апологетики Судьбы. Таков был лермонтовский приговор…

Общепризнанным инициатором «социологии», которую он поначалу справедливо нарёк «социальной физикой», был Огюст КОНТ, почивший в 1857 году.

В своём письме к успешному англо-германскому бизнесмену Ф.Энгельсу от 7 июля 1866 г. Маркс писал: «Я штудирую теперь…Конта, потому что англичане и французы так много кричат об этом субъекте. Их подкупает в нем энциклопедичность, синтез. Но по сравнению с Гегелем это нечто жалкое… И этот дрянной позитивизм (выделено мною – В.М.) появился в 1832 году!» /Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.31, с. 197./

…Гегель умер в 1831 году. Позитивизм как социология родился в 1832-м, а Пушкин погиб в 1837 году. Словом, и социология и Дантес, «взявшись за руки», пришли в Россию из Франции практически в одно время!

Отсюда вывод: если Пушкин был убит по законам (по резонам) социологии, то всякая студенческая душа, подпустившая к себе социологию как «учебник жизни» и образец общество-знания, обречена убить в себе Пушкина…

Гениальность есть там, где всеобщее рождает в себе всеобщее, но в виде всеобщего же… А не чего-нибудь «иного».

Следует различать гениальное как категорию и категории гениального… Последние же известны философии как «гений», «бытие» и как «идеальное». А в своём всеединстве они предстают как единораздельное Целое. То есть, как БЛАГО.

История научной философии доказала: логика, как знание о мышлении, есть знание о Благе. Благо же есть единство «блаженства», «благо-разумия», «благо-родства» и «благо-дати» с которым, в свою очередь, акцидентально связаны и «благо-склонность», «благо-получие», «благо-честие» и т.п. Хао-косм смысла даёт нам в жизни то блаженство… вместо блага (например, наркотический «кайф»); то благодать… без блаженства («тужит Пахом, да не знает по ком»); то благоразумие… вместо блага («Почему погибла Катерина?», «Мадам Бовари») Словом, во всех случаях софистическое решение вопроса о том, когда благо- …дать, а когда благо- …взять! Отсюда вывод:

Ежели Благо, с наибольшей гармоничностью, доступно человеку именно в мыслящем отношении к нему, то и, через посредство именно мышления, Благу проще всего находиться в отношениях… с Самим собой, соблюсти «универсуум Блага».

То есть, Б Ы Т Ь !

Благо в разрухе - таков реальный предмет социологии. И это особенно очевидно по итогам века XX-го. Ведь, «по-философии» Бытие не равно реальности. А «по-социологии», наоборот, они - равны! Ибо социология есть форма софистики, её легальный институт…

Реальность Блага – это положение индивидуума, который не осознаёт, где он есть. В силу такого «топоса…без сознания» он – неадекватен и потому творит разруху.

Вместо того, чтобы глядеть на неё как на свидетельство своей несостоятельности в бытии, он, наоборот, «свидетельствует» себе и другим о «несостоятельности»… самого Блага. Официально-«академическая» констатация этого положения вещей = социология, в качестве свидетельства о Благе как разрухе, а о Разрухе… как благе. Причем, от имени… самого же Блага!

…Бытие есть реальность. И только реальность. В этом суть Бытия! – глаголет социология.

- Бытие, конечно, есть реальность, но реальность-то не обязательно есть Бытие. Так говорит логика… - Нет, обязательно! – возражает ей социология вновь. И потому-то для неё Гений – враждебен… аж самому бытию. – Гению не жить! – постановляет она.

- Нет, Бытие - реальнее самой реальности! – решительно заключает логика. Ибо «общество как социум», т.е. цивилизация – это наказание всякому, кто беспочвенно уверен, что «в жизни есть вещи и поважнее логики», а Гений жив даже и тогда, когда он умер…как всякий «цивилизованный человек». Тут-то самое время припомнить русскую пословицу народной мудрости: «Что вовремя не ударит в мысль – ударит по голове!» То есть, превратит смысл – в судьбу, а ту – в Рок.

Если социология – это легальная софистика, то журналистика есть популярная социология. О состоявшемся симбиозе которых сегодня свидетельствует такой новояз, как «рейтинг» и «пиар»… По убеждению великого русского метафизика В.В.Розанова, журналистика является принципиальным антиподом такого органа национальной гениальности, как литература. И, в своём яростном противостоянии литературе, она порождает то, что писатель обозначил так: «цивилизация есть кабак».

В строительстве этого «кабака» выдающуюся, ничем неоценимую, роль играет академический оппортунизм, с его сверх популярным девизом современности: социология – наука о Бытии! Сегодня уже статистически очевидно, что оппортунизм этот ведёт к преступлению, а оно – к повседневному академическому мародёрству.

Говоря языком ОВФ (основного вопроса философии), если есть редукция бытия к реальности, то его идеальным отражением (выражением) является софистика. Если реальность состоялась как бытие – его идеальная форма суть философия. Если же они «равномощны», т.е. реальность – «бытийна», а бытие – «реально», то идеальной их формой выступает софиология.

Другими словами, бытие «лежит» между реальностью и не-бытием. А реальность – либо «абстрактное бытие», либо «не-бытие»…

Ещё последний великий диалектик, метафизик и софиолог национальной, исторической и советской России А.Ф.Лосев, в своё время (1920-25 г.г.) анализируя феномен смысла, но с позиций классической диалектики, обнаружил в нём, излюбленный социологией, феномен. Его он квалифицировал так: меональные судьбы эйдоса и(или) эйдетические судьбы меона. А назвал его Лосев… музыкой. (см.: «Музыка как предмет логики»).

В гениальной интуиции, констатируя эту музыку бытия, упомянутый выше Василий Розанов (ум. В 1919 году) сказал так: «Есть действительно некоторое тайное основание принять весь мир, универс за мистико-материнскую утробу…». По этой причине, одни полагали его зачинателем будущей русской софиологии (В.В.Зеньковский), а другие – «личностью во многих отношениях патологической», обнаруживающей «искры гения» (Н.О.Лосский).

Между тем, подлежащая то ли «диагнозу», то ли восторгу, мысль Розанова – мысль кристально классическая для философии. И обнаружить которую мы можем как у Гегеля, так и у Платона. «Это – понятие истинно всеобщего в его движении, рода… Этот абсолютный род есть дух»,- пишет о втором - первый (см.: Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Книга вторая. С-П., «Наука», 2001 г., с. 141.)

Вся история диалектики вообще пронизана чувством, сознанием, пред-чувствием, о-сознанием, наконец, пониманием того, что понятия – это живые существа. И что, сл-но, дети рождаются так же логично, как и понятия. Отсюда вывод: если беременность – это просто-напросто «женская гениальность», то гениальность – ни что иное, как «мужская беременность».

То, что в отношение Универсуума выступает как подмена реальности и бытия; в отношении общества как смешение социума и софиума, то же самое, в так называемом «учёном сознании», предстаёт как путаница социологии и философии. Такое смешение в научном познании бытия и не-бытия Платон называл мнением и именовал греческим словом доксан ( ) Нашей нынешней общественности оно известно под видом т.н. «социальной философии».

Если научному познанию не позволено быть не-логичным, то логика ждёт ответа на вопрос: коль социальная философия хочет быть непременно философией, то зачем ей называться «социальной»? А ежели она настаивает на предикате «социального», то зачем ей при этом именоваться «философией»?

Всё современное высшее образование построено на некоей политкорректности. А именно, на умолчании о том, что этот вопрос существует. И, следовательно, на обвинении в «некорректности» всякому, кто этот вопрос посмеет задать.

Не является ли социальная философия по существу одним из двух: либо «дурной философией», номинирующей себя как социология; либо «плохой» социологией, сокрывшей сей факт за вывеской «философия». Либо, наконец, и тем и другим вместе взятым…

Говоря строго логически, такая социология должна называться социо-доксией. Цель её – совершенно та же, что и у софистики, как 25 веков назад определил её Сократ, а именно: под видом любви к Истине, охота за… «человеческим скотом». Социо - гогия, иначе говоря…

Человеческое тело есть орган блага и само благо! Современный же врач – заложник такой вот мудрости: если человек есть при помощи тела, то законы тела «и есть» законы человеческого бытия.

Этот уважаемый софизм авторитетно поддерживался ссылкой на собачек академика И.П.Павлова и особенно опирался на бюрократический авторитет советского парткома, который маскировал свои родовые корни свидетельством чужой ему метрики «диалектического материализма». После 1991 года софизм этот получил не только бюрократическую, но и «академическую» санкцию, а именно: был введён курс социологии для студентов и, например, Свердловский государственный медицинский институт стал называться Уральской медицинской… академией.

Впасть в Академию – означает то же самое, что впасть в Истину…

Однако же, фактический итог известен: здравоохранение стало платным; навыки, умения и медицинские манипуляции подверглись глубочайшему и хаотичному раздроблению, но под видом «прогрессивного разделения врачебного труда». Зачем? Чтоб было как можно больше «операций», удобных для продажи в качестве товара. А клятва Гиппократа – заменена на «юридический договор» между пациентом и ректором бывшего СГМИ, где всю ответственность за все последствия благо-деяния врача (вне всякой собственно медицинской логики) больной… взял на себя!

Вслед за медициной, педагогика сегодня тоже жаждет быть…«как социология». Коллизия же такова.

Подлинная, педагогика – это детская гениальность… вне самого ребёнка. Воспитание, обучение и образование, при условии, что они состоялись, есть отношение ребёнка – к взрослому, как к своей собственной человеческой сущности. Но, при этом, сущности – воплощённой. В индивидууме. Пред детскими глазами – совпадение, тождество «индивидуального» и «родового». То есть, гениальное.

Между тем, педагогика как общественное явление, по-прежнему, (как до 1991 г., так и сегодня) пронизана такими имманентно присущими ей качествами, как без-людность, без-детность и без-полость!

Детство - все-едино. Потому, что оно существует: а) как детство «в нас» и как детство «вне нас»; б) детство как «сами дети» и как их «вожди» – педагоги; в) детство существует как дети свои и дети «чужие»; г) оно бытует как дети «вне детства» и как детство «вне детей»; д) как детство «реальное» и детство формальное, «идеальное». Поскольку же идеальное идеальному – рознь, то на этом обстоятельстве базируется, кстати сказать, педагогика как с о -ц и а л ь н ы й ИНСТИТУТ.

…Достаточно зайти в любой «отдел народного образования». Всё, что мы там найдём – это стопроцентное ДЕТСТВО. Но там совершенно нет детей! Почему же? Они там совершенно не нужны… Лишние они тут и, даже, просто вредны: здесь работать надо! С точки же зрения софиологии Социума, «детство без детей» необходимо институционально для того, чтоб не было «детей без детства»…

Но, ведь, нынче социология правит бал! Сегодня, поэтому, картина весьма расширилась: детство против…детей – это беспризорность беспрецедентных масштабов. И оно, надо признать, очень гармонично завершает педагогику как социальный институт. Питает и поддерживает её…

Анти-гениальность педагогики полностью закреплена фетишем «специализации» и «профессионализма», а именно: гордым званием социальный педагог! И, вслед за бывшим СГМИ, нынешний СГПИ, на месте недавнего научного коммунизма, воздвигнул сегодня аж целый «факультет социологии».

А «синтезом» медицины и педагогики, на вершине институциализированного детства, является, так называемый, аборт - привычный всем нам «Беслан»!

…Та и другая, можно сказать, своеобразные «специалисты»: медицина специализируется на «органическом теле» человека, а социология, видимо, номинирует себя по человеческому «неорганическому телу». И, как мы уже знаем, происходят их «синтезы» в пределах реальности, но за пределами бытия. Стало быть, синтезом у них именуется не что иное, как их (сомы и социума) чисто софистическая связь. Софистика же органического и неорганического в человеке ставит Благо в положение восстания против реальности ради восстановления Бытия! Этот фундаментальнейший ФАКТ видится обывателю не как факт онтологии, а… как терроризм. В глазах социолога восстание Логоса против софистики квалифицируется как радикализм и мятеж. А современный медик, обнаружив, что тело Человека – не только орган Блага, но и Само благо, на этом настаивающее, констатирует всю проблему, в лучшем случае, как соматически беспочвенную реальность или невроз.

Логика гениальности гласит: «имманентное» и «трансцендентное» суть формообразования все-Единства.

То есть, гениальность есть состоявшееся всеединство. А Бытие есть разрешённое противоречие любой и всякой имманентности и трансцендентности – «конечного и бесконечного» прежде всего. БЫТИЕ есть ДИАЛЕКТИКА конечного и бесконечного. Но бесконечное, по Гегелю, может быть не только истинным, но и т.н. «дурной бесконечностью». Это когда само бесконечное «помещают» как «вне», так и «рядом» с конечным. Следовательно, когда само бесконечное вульгарно «оконечивается», ибо грубо нарушен его категориальный «топос».

Так кто же позволяет себе такие заведомо непозволительные вещи? Это делает всякий, кто, выражаясь фигурально, рвётся к реальности по трупам Бытия…

«Всякий» – это тот, кто, выражаясь языком философской компетентности, «делает» диалектику – «трансфинитивной». Трансфинитивная софистика – это «диалектика», но… «по ту сторону» вещей. А, в особенности, по ту сторону их… сущности. Следовательно, трансцендентное выдаётся тут за имманентное; имманентное – за трансцендентное, а всеединство выдаёт за… «всё»! Торжество меональности… (Так любит поступать и всякий карьерист).

Кое-кого из «членов» этой всепроникающей, вездесущей и невидимой команды «мастеров не-Бытия» мы уже называли. Философское же имя всего их коллектива тоже известно: это - «позитивизм».

…Только одна отрасль «знания» настаивает на своём предмете так, что выводит «бытие» как вторичное из «не-бытия» как чего-то первичного. И при этом не только не чуждается «логоса», но и настаивает на нём. Имя ему - теология. Социология тоже идёт к нам из сферы меона, «не-бытия». Как бог… Но, ведь, она – не Бог!

Так что же такое социология, если взять её за пределами её же, необоснованных ничем, претензий и «академических прикрас»? Ответ:

1. Модная софистика.

2. Вчерашний «научный коммунизм».

3. Общество-знание как обществоведение, обещающее «научность» и не нуждающееся для этого в каком-то особенном термине «социология».

4. Неразрешённое противоречие между «Социумом» и «Логосом».

5. Наука об Обществе, которая состоялась, т.е. СОФИОЛОГИЯ.

6. Социальная философия = «плохая» философия.

Мартин.Хайдеггер как-то сказал, что великие философы дают «духовный приют» для своих народов. Другими словами, фактически руководят строительством общества на фундаменте Блага, а само Благо, в свою очередь, помогают народу сформировать как «общественный организм».

Воистину, это – так. Ибо «БЛАГО как общественный ОРГАНИЗМ», по существу, СОФИУМ и есть.

А если, например, «Из «Дома Лосева» исчезают книги»! (см.: Литературная газета, № 22, 2-8 июня 2004 г.). То есть, ежели осуществлено прямое и тривиальное мародерство в отношении к национальной гениальности, то стоит ли удивляться закономерности того, что расхищению и разрухе оказывается подверженным и сам Русский Социум? И ежели кому-то коробит слух слово «мародёрство», то, обращаясь к языку классической русской философии, на лексиконе А.Ф.Лосева, как её последнего классика, можно сказать и так: РОССИЯ – В МЕОНЕ! Ведь таковы законы социологии, если в современном обществе академически признаны её претензии быть «наукой о бытии»…

Валерий МОЛЧАНОВ, кандидат философских наук

Апрель-май 2005 г.

Тезисы доклада на: «АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ – 2005», г. Екатеринбург.

На празднике знаний: кафедра против Сократа

Поговорим о том, чем неприлично портить праздник 1 сентября и 5 октября

В наше время модно божиться Знанием. В особенности модно на него…клеветать.

На кафедрах различных факультетов, как то: «фило-логических», «гуманитарных», «культуро-логических», «полито-логических», «философских», «социо-логических» и прочих, и прочих, пузатые лысые дяди и бородатые юноши назойливо твердят студенткам-простушкам одно, но, видимо, самое-самое для них важное: знать Истину – нескромно; настаивать на Всеобщем – тоталитарно; иметь Авторитет и блюсти к нему уважение со стороны себя и других – не гуманно; соблюдать Дисциплину Мысли и оберегать её – бездушно, а уж подвергать сомнению все эти заповеди Кафедры – по меньшей мере недемократично.

Кто попробует, тот либо «хулиган», либо – «ТОТАЛИТАРИСТ»!

Ведь, что ни говори, а «тоталитаризм» – это первейший враг «демократии и плюрализма». А при известной настойчивости ведёт аж… (О Боже, и подумать-то страшно, КУДА ИМЕННО ОН ВЕДЁТ!)

Между тем, логически образованным гуманистам, психологам, социологам и фило-логам вообще, не может не быть ясно: СТРАХ ПЕРЕД БОГОМ – НАЧАЛО ИСТИНЫ! Другими словами, «тотальное» – это, для людей разумных, всего-навсего (и прежде всего!) суть «все-общее». И больше ровным счётом НИЧЕГО.

Присмотревшись к этим особенностям нашего времени, приходишь к выводу: ох и лукавят же современные «кафедральные оракулы»! Хоть ты на них с точки зрения Науки, хоть с точки зрения самой Библии посмотри…

А вот лукавят-то зачем? И, самое главное, почему?!

…Нужно сказать, что ещё «учитель всех учителей» 25 веков тому назад расставил тут всё по своим местам. Имя этому герою Истины и Знания - СОКРАТ. Лишь не-знание ведёт к отсутствию добродетели в человеке – полагал он. А хамское неуважение ко «всеобщности знания»,- продолжил его ученик Платон,- ведёт в том числе…

Жить Сократу случилось как раз в то время, когда современники его сделали открытие, что знание, оказывается, очень даже можно продать…

Ну и что же?! – быть может, скажет наш современник, не поддавшийся вирусу «ваучеризации». – Ежели знание может быть товаром, это ведь вовсе не значит, что товар должен быть именно знанием. Ведь производит и владеет-то знанием как Знанием именно мыслитель, мудрец, а уж вовсе не «продавец»!

И будет вполне прав.

Знания не продаются! – вслед за Сократом, можем сказать и мы.

Они - ПЕРЕ-даются. И передача их от человека к человеку есть его «СОФИО-генез», но вовсе не продажа. «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать», - сказано давно и весьма-весьма умно на сей щекотливый счёт…

Итак, не «покупатель и продавец», а ученик и Учитель – вот та стихия Жизни, в которой только знание как знание и живёт. Его легко можно фальсифицировать. Например, подменить образование – «социализацией»; обучение подменить «просвещением»; воспитание – «адаптацией» и т. д. и т.п. Но ни в коем случае её, стихию эту, нельзя ЗАМЕНИТЬ!

Ведь «товару» – всё равно: чёрная банка с гуталином или белые балетные тапочки балерины. Товарность уравняет «всё со всем». Следовательно, кто «успешно торгует знаниями» – тот продаёт вам всё, что угодно, но только не их самих.

…Исповедуя эти принципы, Сократ жил более чем скромно со своей семьёй. И вот однажды, вместе со своей женой Ксантиппой, он пришел на рынок древних Афин. Торговые ряды ломились под тяжестью всякого товара, будя новые потребности и ажиотажный интерес. Оглядев всё это изобилие вполне хладнокровно, Сократ радостно воскликнул: «До чего же на свете есть множество вещей, без которых я вполне могу обойтись!»

И тут-то случилось житейски нечто знакомое и вполне современное. Жена Сократа, видимо, угнетённая скромностью их быта, а так же раздражённая его нежеланием разбогатеть, беря деньги с учеников за обучение, пришла в ярость. По свидетельству современников, она тут же окатила его из ведра. Прямо при всех. Источники не уточняют, были ли в этой карающей деснице с ведром помои или просто вода…

Что и говорить! Помои на голову мудреца – вещь для обывателя более чем сладостная ещё и сейчас. И то сказать: разве не достоин помоев тот, кто труд нестяжания ценит выше, чем трудность что-либо иметь?

Собралась толпа, которая, злорадствуя против Сократа-мудреца, поддержала Сократа-мужчину, науськивая проучить жену. На что тот добродушно ответил: «Вот видите? Я же всегда говорил, что за громами моей Ксантиппы обязательно следует дождь!»

И какова же мораль? Она предельно проста: продавать знания за деньги – это женский подход и к «истине» и к самой «торговле». Но мало ли чего «вдруг» женщина захочет захотеть?! Недопустимо обманывать ни покупателей, ни учеников! На то рядом с ней и мужчина, чтобы обмана этого не допустить…

Однако «женский каприз» в обращении со Знанием, за стенами дома Сократа, практиковали так называемые СОФИСТЫ. Знание нужно продавать, а покупателя можно обольстить! – полагали они. И не без успеха… Однако, и именовался их товар не «знанием», а софистикой. Так он зовётся и до сих пор…

Так чему же учит современную школу – нынешняя кафедра? Уж не тому ли, что женская снисходительность к познанию как торговле у Ксантиппы – «прекрасна», а вот мужская непреклонность Сократа перед лицом всякого торгашества – отвратительна?

Что ярость Ксантиппы на рынке /= в социуме/ - и «демократична», и «плюралистична», и «скромна» и «гуманна»? А добро-душие и понятливая мягкость Сократа в Обществе к стихийной путанице самой жизни – «авторитарна» и… даже более того?

Решите сами.

А вот чему учит нынешнюю школу сам Сократ? Не тому ли, во-первых, что кафедра ведёт себя так же, как тогда на рынке Ксантиппа…

Что, во-вторых, школа по самому своему существу, есть не «социум», а софиум? И лишь потому она – подлинно общественна…

Не тому ли, в-третьих, что не следует путать Женщину – с «бабой», а «софистику» путать с Софией?

Ибо кто истинно ЗНАЕТ, тому, не путая школу с рынком, не приходится ни обманывать, ни обманываться, ни обольщать!

Сократ и сегодня учит ПРОЯВЛЯТЬ МУЖЕСТВО В ПОЗНАНИИ, проще говоря…

Август – 1996 г.

ОПУБЛИКОВАНО: - «Торг», сентябрь 1996 г (приложение к «Уральская газета»)

- «Новая хроника», 30 октября 1997 г. (№ 43 /147/)

- «Учитель», № 9, сентябрь, 1997 г.

- «Уральский университет», № 1 (2373), 23 января 1998 г.

Оглавление

Резолюция Второго российского философского конгресса. 2

«XXI век: будущее России в философском измерении». 2

Начала софиологии, 4

или в каком смысле слова «цивилизация есть кабак». 4

Между метафизикой «дурной» и «конкретной». 17

Э.В.Ильенков и русский академизм (к 80-летию со дня рождения философа) 32

Целостная личность как субъект диалектического метода. 34

Социология и национальный гений. 38

На празднике знаний: кафедра против Сократа. 45