Звонок в дверь был резким. Судя по нему, за дверью стоял
человек, больше привыкший вышибать двери, чем ждать, пока откроют. Я не стал
ждать вышибания, а открыл сам.
И понял, что не ошибся. Передо мной стояли два очень крепких
и не очень воспитанных парня на вид лет 23-25.
Слишком крепких, чтобы терять время на ожидание. Причем, если брать уровень
умственного развития, 23 года им было на
обоих вместе. Оба коротко стрижены, оба широкие в плечах, оба в кожанках и
высоких ботинках со шнурками. Лица у них были тоже на удивление одинаковы – ни
выразительности, ни мысли. Ничего лишнего ни в одежде, ни в лицах, кроме
золотых цепочек, напоминавших пушкинское «златая цепь на дубе том». На ногах –
обувка из числа той, что не разваливается через неделю после покупки и не
вынуждает ее обладателя скромно запихивать ноги под лавку в приличном обществе.
У одного на пальце блестел, словно патрон для нагана, перстень, как пишут в протоколах, «желтого
металла». И, несмотря на то, что я смотрел
прямо на них и видел, что у них разный цвет глаз – у одного глаза были
светло-серые, а другого голубые, -- разная форма носа ( у одного он был
«картошкой», причём пораженной всеми сельскохозяйственными болезнями сразу) и
разные губы, они все равно казались мне близнецами. Я их так мысленно и назвал
– «близнецы». Несколько позднее я сообразил, что различие между ними все-таки
было: один был кулачным бойцом в отставке, о чём свидетельствовали помятости на
лице, а другой был просто бойцом. Невидимого фронта.
-
Мы по делу, - взял быка за рога тот, кто не был
зашиблен спортом, словно котенок дверью. Парень явно был не из тех, кто зря
тратит время на приветствия, расспросы, как зовут, представления и тому
подобные излишества. Но не потому, что время – деньги. Просто ему было трудно
изъясняться словами. Но, возможно, у него были более сильные стороны.
-
Слушаю.
-
Серый с тобой хочет поговорить.
Я понял, что вряд ли удастся что-то выудить из этих ребят, и
просто пошел с ними. Внизу нас ждала не очень потрепанная «лада». Доехать до
места заняло несколько минут. Мы остановились перед небольшой забегаловкой с не
очень ободряющей надписью «Русские блины».
Войдя через железную дверь
мимо неработающей вешалки, мы оказались в небольшом помещении, тесно
заставленным столиками. За столиками ещё более тесно сидели обедающие, поглощая
блюда, столь же бесхитростные, как и они сами, ибо такого рода места не
посещают для приятного времяпрепровождения. Поел – и бегом на рынок, на поезд,
домой к жене и детям. У окна раздачи стояла небольшая очередь, у стойки с
разливным пивом очереди не было, но не было и пива.
Кулачный Боец уверенно пошел мимо столиков к неприметной
двери в противоположной стене, мы пошли за ним.
За дверью оказалось помещение поменьше размерами и почище. За стоявшим посредине
продолговатым столом сидел человек среднего роста, среднего возраста, с
перебитым носом, одетый столь неброско, что без разъяснений было понятно: это и
есть Серый. На лежавших перед ним на столе руках не было никаких наколок, но
что-то неуловимое в его облике говорило, что передо мною человек с несколькими
ходками.
-
Садись, - коротко сказал он, показывая на стул напротив
себя.
Я сел и выжидательно посмотрел, как залысины начинают ползти
по его голове к макушке, словно вечерние тени к соседнему забору. Двое моих
провожатых остались стоять. Серый опустил голову, и я невольно взглянул на его
макушку, покрытую редеющими волосами, словно вытоптанный крупным рогатым скотом
луг. На мгновение мне показалось, что в них спрятался паук с паутиной, очень
ходовая наколка в известных кругах, когда человек показывает окружающим, что он
не собирается выпутываться из паутины, в которую попал.
-
Человека надо одного найти.
-
Что за человек?
-
Бережковскую Екатерину Фёдоровну.
-
Кто она.
-
Пенсионерка, проживает тут неподалёку.
-
А откуда известно, что она пропала? Может быть, просто
уехала к родне или знакомым.
-
Нет у неё родных, и знакомых почти не осталось.
-
Давно пропала?
-
Около двух месяцев.
-
В больницу могла попасть: сердце или ещё что-то.
-
Обзвонили мы все больницы, - поморщился Серый.
-
Могла скоропостижно скончаться.
-
Покойницкие тоже обзвонили.
Два месяца – мгновение с точки зрения Вечности, но чертовски
много, если дело касается простого смертного. Особенно, когда дело касается и
без того незаметной старушки. Кто вспомнит ее теперь?
-
А почему спохватились только сейчас?
-
Я неделю, как освободился, - усмехнулся он после
небольшой заминки, шмыгнув носом, таким же изломанным, как и его судьба.
-
Родственница?
Его передёрнуло, словно затвор трехлинейки.
- Нет.
-
А почему же Вы её разыскиваете?
Серый глянул на меня из-под насупленных бровей и в его
взгляде не было особой радости. Скорее, наоборот, был вопрос, надо ли со мной
откровенничать. По-видимому, он решил, что надо: так я сумею лучше выполнить
задачу. Хотя мог бы и не откровенничать за свои деньги. Он перевел хмурый
взгляд на двоих ребят, стоявших у меня за спиной, словно добрый и злой
духи в сказке. Только в моем случае оба
были не слишком добрые.
-
Подождите за дверью.
Ребята вышли, не сказав ни слова.
-
Она была моей соседкой, … подкармливала, как могла, …
пока по малолетке не загремел. Маманя мне досталась сильно пьющая, - усмехнулся
Серый. Усмешка получилась не больно весёлой. Я представил себя совсем уж
маленького мальчика, голодного, оборванного и забитого, не нужного народу-богоносцу,
слишком занятому воссозданием очередного собора для укрепления своей
нравственности, и мне тоже стало не до веселых улыбок. Из таких редко вырастают
добродетельные граждане. Иногда мне даже кажется, что гуманнее было бы их сразу
топить, еще слепыми, словно котят, пока они не поняли, какие неприятности на
них свалились.
С другой стороны, по крайней мере, стали понятны
побудительные причины Серого, с запозданием решившего отплатить добром за
добро, что само по себе достаточно необычно, когда человек вырос в таких
условиях, где выживает подлейший. Тут если не украдешь, не проживёшь, ему бы
проще и привычнее было бы старушку придушить, чтобы пропить добытое. Ну да во
всяком правиле не без исключений. Вот
так всегда: когда хочется делать добро, нет средств. А когда средства
появляются, пропадает желание делать добро. Или уже поздно.
Старушка и впрямь заслужила некоторой заботы. Вы, наверное,
таких встречали: они подкармливают бездомных кошечек и собачек и разводят в
неухоженном дворе цветы с такой тщательностью, словно на собственной могилке,
отдают половину пособия по старости в фонд мира, потому что на своем опыте
знают, лучше скудно питаться в мирное время, чем вовсе не есть во время войны.
И смотрят на вас глазами много повидавших и испытавших людей. Грустные это
глаза: нет ничего грустнее глаз, если в них видно понимание того, что жизнь могла сложиться и
более удачно.
Нет смысла поддерживать в человеке надежду, которой быть не
может.
-
В таких случаях человек, скорее всего, уже мертв.
-
Тем более надо найти: хоть похороним по-человечески.
Найди ее, братан, - сказал он почти умоляюще. Во всяком случае, настолько
умоляюще, насколько было возможно для людей с его прошлым.
-
Обещать ничего не могу, но попробую.
Он вынул откуда-то из-под стола связанную ленточкой стопку
помятых, замызганных бумажек, толстую, словно рожа священноначальника, но, в
отличие от оной, более убедительную, и положил передо мной:
- Это на расходы.
Лежащая передо мной куча денег была слишком большая, чтобы я
отказался. Хотя и понимал, что добыта она, скорее всего, неправедно. Тем более
что у людей пользуются значительно большим доверием непоношенные люди и
затертые бумажки. Самый длинный путь начинается с первого шага, а самый
короткий им заканчивается. И не всегда можно предугадать, выступая в путь,
насколько длинным он будет. Я его сделал, отправившись оправдывать доверие..
Чтобы выполнить поставленную задачу, необходимо соблюдать
некоторые, весьма простые правила. И первое среди них – отрабатывай в первую
очередь наиболее вероятное. Серый утверждал, что в числе доставленных в
безжизненном состоянии в больницы и покойницкие Бережкова не значилась. Но кому
в наше время можно верить? Тем более, что эти ребята, хотя и старательные и
по-своему способные, могли запугать медработников, а вот разговорить – нет.
По каким причинам в наши дни милиция действительно начинает
искать пропавшего человека? Только по веским: если он был молод, имел при себе
крупную сумму денег, если он выехал в Неизвестном Направлении на собственной
легковушке, или, по крайней мере, имел врагов. В иных случаях милиция
постарается под любым предлогом отказаться принять заявление, а если все-таки
примет, то самое большее, что сделает для розыска, это развесит снимки по городу: «Ушла и не вернулась».
Ежегодно в стране пропадает несколько десятков тысяч человек – общевойсковая
армия полного состава. Уезжают в никуда пятеро взрослых мужиков на престарелом
«Москвиче», заявив ближним своим, что поехали в соседнюю деревню за пивом;
пропадают четверо юных дев, которые вообще никуда из дому отлучаться не
собирались. Во всяком случае, никому об этом не сообщали. Пропадают сами
сотрудники силовых ведомств. И тоже без следа. Если искать их всех, у полиции
просто не останется времени ни на что другое.
В первую очередь надо было еще раз обыскать самые вероятные места ее
пребывания – покойницкие и приемные больниц. Потом – разузнать у верных людей,
не увлекался ли человек охотой, рыбалкой, собиранием грибов, т.е. всем теми
занятиями, при которых человек может добровольно
уйти в лес густой и не вернуться. Не было ли у него намерения посетить
родственников? Не загорелся ли он вдруг желанием посетить Крайний Север или не
менее Крайний Юг? Не появились ли у него новые знакомые? Не поссорился ли он со
старыми?
Но сначала я постарался в первую очередь разжиться снимком
пропавшей и отправился к ней домой. У подъезда обычной серой двухподъездной
«хрущевки» стояла скамеечка без спинки из разряда «доска и четыре ножки». Доска
уже потемнела от времени, словно деревянный крест на старом кладбище. Под скамейкой
пыталась найти тень по случаю жаркого дня собака, проклинавшая свою черную
окраску, притягивавшую знойные лучи солнца. Она даже не тявкнула, - хотя бы для
приличия - чтобы отстоять свой участок
суши, так он ей опостылел. Над ней сидели две такие же тронутые временем
старушки и оживленно беседовали. Даже без прослушивания было ясно, что речь
идёт о подобии очередного новорожденного отцу, ибо с тех пор как все мужчины
были мужьями всех жён, предмет
обсуждения у подъезда жилища остался неизменным. Когда я подошел ближе, они оборвали разговор и
повернулись в мою сторону.
Я поздоровался:
-
Бережковскую не знали?
-
Как не знать, чай соседи! – откликнулись обе хором.
Тогда я представился и коротко пояснил, что ищу их соседку
по просьбе добрых людей:
-
Давно видели-то в последний раз?
-
Да уж несколько месяцев, - ответили бабушки опять же
соборно.
-
А не собиралась ли она куда-нибудь уехать?
-
Да куда ж ей ехать-то, чай одна как перст, из родни
никого не осталось, - отозвалась та, у которой зубы торчали во все стороны,
словно забор у нерадивого хозяина.
-
Одна-одинешенька, подтвердила вторая.
-
Ну, может, говорила что-то перед исчезновением?
-
Да что говорила-то: сказала, что за хлебом идет,
предложила и на мою долю купить буханку. Я сама-то не больно хожу: ноги
больные.
-
Это как?
-
Очень просто: позвонила в дверь, да спросила. Мы с ней
дружно жили, друг дружке помогали. Теперь вот сама таскаюсь.
-
Когда это было.
-
Во вторник, тринадцатого, часов в десять утра.
-
А потом?
-
А потом пропала.
-
И что Вы сделали?
-
Забеспокоилась, стала ей звонить в дверь. Никто не
открыл. Сходила в лавку, там сказали, была и ушла домой. Соседок обспросила.
Никто не видал. Тогда в полицию пошла.
-
Снимка никакого не осталось?
-
Ой, не знаю, вроде были какие-то. Да пошли, поглядим.
-
У Вас есть?
-
Да нет, у нее.
-
А войдем как?
-
Она мне ключ второй оставила. На всякий случай: боялась
в одночасье помереть. У нас во втором подъезде вот также одинокая жила женщина,
молодая еще, пятидесяти не было, пошла из дому и прямо на остановке умерла. Так
дверь пришлось выламывать. Вот после этого случая она мне ключ-то и оставила.
Мы пошли все трое в первый подъезд через дверь,
покоробленную от нашей жизни. Над дверью торчал козырек из бетонной плиты,
поросшей мхом, зеленым и ядовитым, словно непризнанный писатель. На первый этаж
попасть было раз плюнуть: в лесенке было только четыре ступеньки, ведущих к
площадке с двумя дверями, потому что остальное место занимала большая
брадобрейня, вход в которую был с улицы. На второй этаж, где жила старушка,
вела лестница, переломленная в середке пополам площадкой для отдыха пожилых
людей. В каждой половике было по девять выщербленных ступенек.
На боковой стене площадке висела, словно забытая в пивнушке
шляпа, батарея отопления. Во внешней стене, отделявшей подъезд от двора, на
уровне пола на площадке располагалось по странной прихоти архитекторов окно,
ведущее на козырёк. Оно было закрыто железной решеткой, чтобы человек,
споткнувшись на лестнице, не вылетел через это окно во двор. На уровне груди
окно сменяла каменная стена, над которой опять располагалось окно, прямо
посреди которого располагалась следующая площадка.
-
Может, письма от кого получала?
-
Да от кого получать-то? Они сюда в начале войны
приехали из Белоруссии, по эвакуации. С матерью вдвоем. Отец сразу на войну
ушел и погиб. Пропал без вести. И друзей никого не осталось: кто в партизанах
погиб, кого каратели сожгли. Мать на военном заводе работала, а потом и она
туда же устроилась. Так всю жизнь там и проработала.
-
А жили где?
-
Сначала угол снимали, потом рядом в старом деревянном
доме им отдельное жилье выделили. А уж при Хрущеве вот эту получили вместе с
матерью. Но та не долго прожила. С тех пор одна.
-
Замуж не выходила?
-
Да за кого? С войны-то один из двадцати вернулся. Да и
тот калека. А бабе без мужика жить – только мучиться Вот и я тоже не вышла, -
вздохнула соседка над своей не задавшейся жизнью.
-
Отца разыскать не пробовали: мало ли что?
-
Да как же не пробовать-то. Уж куда только не писала,
отовсюду ответ один: призван райвоенкоматом, пропал без вести. Других сведений
не имеется.
-
А из родственников?
-
Тоже никого, только дядя после войны вернулся откуда-то
из Австрии, семью сразу забрал – и куда-то подался. Очень уж голодное время
тогда в деревне было, вот он и решил лучшей доли поискать. Да какие в наше
время родственники! Это раньше друг за дружку держались, а нонче годами не
видятся. Сейчас соседи вместо родственников. У меня вон тоже брат есть, а
тридцать лет не видела, как после войны на Дальний Восток по набору уехал. На
улице встречу – не узнаю.
-
Не пытались его разыскать?
-
Пытались, конечно, пытались. Сначала на деревню писала
покойница-то. Оттуда ответ пришел, что уехал. И потом еще куда-то писала, чтоб,
значит, помогли разыскать. Но так и не нашелся дядя. Да у нее и бумажка
сохранилась с ответом-то. Вон там, в горке, в среднем ящике.
Я подошел к горке, безликому детищу поточного производства,
порылся и увидел пожелтевшие бумажки, наводящие тоску своей казенностью – ответ
из сельсовета и облвоенкомата. На одной бумажке было написано, что
«разыскиваемый Вами гр. Акулич Л.К. действительно проживал в селе Гонча
Кличевского района Могилевской области БССР с 1923 по 1941 год. В 1941 году
призван в РККА. Демобилизовался в 1945 году, выбыл из деревни в 1946 году и в
настоящее время его местонахождение не известно». Другая повторяла этот ответ в
несколько иных выражениях. Подпись, естественно, неразборчивая, сельская печать
гербовая на одной бумажке; неразборчивая подпись облвоенкома и гербовая военная
печать на другой. Дело ясное. Только если соседи не знают о родне, это не
значит, что ее нет. Третья пожелтевшая бумажка, похоронка, коротко извещала,
что «ваш муж Бережков Федор Николаевич пропал без вести в бою у разъезда Жарок
Киришского района Ленинградской области».
-
А почему дядя Акулич, а она Бережкова?
-
Дядя по матери. Мать тоже до замужества была Акулич.
-
В родные края не ездила покойница?
-
Ездила, несколько раз ездила, думала, может, кто из
деревни про родню да про мужа чего слышал. Да кому вспоминать-то, если в живых,
почитай, никого не осталось? Нет и нет, словно сгинули.
-
Приятелей в старом доме не осталось?
-
И приятелей не осталось, давно все поразъехались, и дом
давно снесли и на его месте теперича большой стоит, как у нас каменный.
-
Может, драгоценности у нее какие были, вещи?
-
Отродясь не было. Все ценности – пятьсот рублей на
сберкнижке. Вон там, сверху под хрустальной вазой лежит.
Я открыл дверцы горки, заглянул под вазу. Сберкнижки не
было.
-
Тут ничего нет, ни книжки, ни вазы.
-
Может, переложила куда?
Соседка подошла к горке, и мы просмотрели все чайные чашки с
блюдцами, миски и плошки, книги и полотенца. Сберкнижки не было.
-
Некому взять: ключи только у меня, - настаивала
соседка, словно оправдываясь, что ее могут обвинить в присвоении чужого
имущества.
Мы перерыли все, что было можно перерыть, включая места
общего пользования сберкнижки не было.
-
Что-нибудь еще пропало?
После часа перетряхивания тряпок установили, что отсутствует
зимняя женская шапка из серого каракуля и зимнее пальто с таким же воротником,
а также золотое обручальное кольцо матери, подаренное ей мужем до войны. Мужу
оно досталось от бабки. Нехороший признак. Это, разумеется, не означало, что
старушку непременно убили. Но кто-то мог воспользоваться ключами, когда она
была в бессознательном или в безжизненном состоянии. Следов взлома на дверном
замке не было.
-
А снимки какие-нибудь остались?
-
Вон прямо тут на стене висели портреты ее и матери с
отцом.
Я посмотрел на стену. Мать с отцом так и продолжали висеть,
а вот дочери уже не было. Вместо нее на стене осталось на обоях лишь пятно,
темное, словно все это дело. Не было также паспорта и снимков пропавшей. Я
задал ещё несколько вопросов. Ненавязчиво спросил, не наблюдалось ли у
пропавшей провалов в памяти? Просто потому, что случиться такое может и за
несколько дней. И тогда человек идет, сам не зная куда. Как, впрочем, и все
остальное человечество.
Снимком я разжился через час в заводоуправлении. Оказалось,
что моя подопечная была передовиком производства и много раз висела на доске
почёта. Больше ничего путного узнать не удалось.
***
Лавчонка была старая, чуть ли не добольшевицкая. Во всяком
случае, получив ее в наследство от сбежавшего купца Большого, большевики
украсили одну из стен изображением рабочего и колхозницы, державших совместно
серп. Изображение было таким же двойственным, как и время его создания. Если
посмотреть на изображение справа, то казалось, что рабочий вручает колхознице
изделие советских пятилеток. Если глянуть слева, то казалось, что работница
пытается вырвать его у рабочего. Я не стал впадать ни в правый, ни в левый
уклон, а просто спросил молоденькую продавщицу, не знает ли она бабульку,
изображенную на снимке?
- Знаю, покупала у нас понемножку.
- А когда заходила в последний раз?
Тут же выяснилось, что последний раз Бережковская заходила
за харчами два месяца назад. И с тех пор
не появлялась. Выглядела самым обычным образом, вела себя естественно.
Я дал объявление в газету бесплатных объявлений, на
страницах которой Дед Мороз искал свою Снегурочку, давали объявления о сушке
леса или мозгов. Я оплатил показ ее лика по дальновидению, а в ожидании
сообщений пошёл вдоль дороги, по которой моя подопечная последний раз шла в
лавчонку, опрашивая население. Я заходил в конторы, на двери которых висело
объявление, что требуется машинистка с высокой скоростью набора текста и низкой
зарплатой. Беседовал с зевающими людьми, открывшими мне дверь в полдень. Потому
что они крутили ночью любовь или страдали бессонницей. Я беседовал с кучками
молодежи, сидевшими с ногами на спинках скамеек, чтобы быть поближе к веткам, с
которых явно спустились их предки. Впрочем, возможно, я уже устарел: первым
признаком этого является недовольство нравами «нынешней молодежи». Мальчики при
этом обсасывали тощих девочек, больше похожих на ходячий суповой набор в
джинсе, пока девочки сосали пиво. Иногда попадались и стайки одних девушек,
покуривавших и поплевывавших после каждой затяжки в уголке площадки, и стайки
парней, стряхивавших пепел за смелые вырезы платьев своих подруг, но плевавших
все же мимо. После их ухода уголок оставался заплеванным, словно тут стояло
стадо верблюдов, обсуждая положение дел с правами человека в Средней Азии.
Я беседовал с выгуливавшими собак мужчинами, у которых были
такие суровые лица, словно они выводили собак не на прогулку, а в расход. Лапки
у собачек были таким коротким, а жир на них висел так, что издалека казалось,
за хозяевами ползут гусеницы. Я узнал, где найти самого честного шинкаря,
заправлявшего население, словно в довоенном поезде, едущие в котором
заправлялись кипятком на каждой станции по дороге в те края, где им обоим
предстоит вечно жариться в море левой водки, одному на самогонке, другому – на
техническом спирте. Жадность ещё не затмила ему разум до такой степени, чтобы в
погоне за сверхприбылью он начал разбавлять свое пойло водой, а затем добавлять
в него для крепости куриный помет и ацетон, рубя сук, на котором сидит в
ожидании того дня, когда его пристроят к должности сучкоруба в других краях. Я
безуспешно стучался в двери учреждений, на которых висел листок с надписью:
«Борис! Прости. Я сегодня неработоспособен. В.», а потом заходил снова, когда
очухаются или Борис, или В.
Я даже заглянул к участковому врачу, милой женщине средних
лет, к которой попал на прием со второго захода: по четным дням в этой же
светлице принимала врач-косметолог-дерматолог, женщина с проблемной кожей,
обещавшая вылечить женщин с проблемной кожей, до того страшная, что могла
служить наглядным примером бессилия медицины пред лицом природы. Участковый
врач сидела в своей приемной. На стенах были обильно развешены образа,
ненавязчиво намекавшие, что и сама врачующая не слишком уверена в надежности
своего врачевания. Удивительно, как много на свете милых и приятных людей. Я
отрывал людей от созерцания взаиморазбивания морд в ящике, к которому прибегали
ведущие люди страны, сводя счёты и взаимозачёты.
Я знал по именам всех старушек и кошечек в округе, но ни на
шаг не продвинулся вперёд в своём расследовании. Впрочем, не знаем мы гораздо
больше, чем знаем.
Я завоевал общественное признание: меня узнавали во дворах
даже чаще, чем пропавшую, и без слов пропускали в подъезды с кодовыми замками,
а ещё не пропавшие старушки, гревшиеся на приподъездных скамеечках,
поставленных заботливой народной избранницей Ложкиной, чтобы купить их голоса и
пройти в городское законодательное собрание, уважительно здоровались со мной в
глаза, а за глаза, заспинно, ещё более
уважительно перешептывались: «Всё ищет!» Им нравилось, что я так
въедливо разыскиваю одну из них.
Казалось бы, что ещё желать? Не было только той, кого я
искал. У меня даже появилось ощущение, что за многочисленные заслуги её по совокупности
взяли живой на небо. Плохо только, что в этом случае не было огненных колесниц
и таких же огненных змеев, а стало быть, не было и свидетелей. Измельчали
чудеса вослед измельчанию времени.
Это было бы не удивительно, поскольку как раз в это время
наблюдался очередной призыв в райские кущи, и только что был убит прямо в храме
священник. Господь призвал к себе своего верного слугу. То ли за получением
награды, то ли с отчётом. Хотя священник явно рассчитывал на несколько иное
продвижение по службе.
Совсем отчаявшись, я развесил объявления с ликом исчезнувшей
на наиболее часто посещаемых столбах и на остановках средств общественного
передвижения, беспощадно заклеивая сообщения, что найден котик. И не потому,
что это было не про меня. Всё было напрасно.
Пора заканчивать дело. К этой мысли я пришёл, когда сидел на
бревнышке посреди пыльной улицы и смотрел на свалку мусора напротив, где
граждане занимались благотворительностью напрямую, оставляя годные ещё вещи
рядом с ней для нуждающихся.
Ко мне подошли трое, три богатыря нашего времени. Поляница
удалая. Два мужчины и одна женщина. Все трое грязные до предпоследней степени,
поскольку помыться не имеет возможности
именно тот, кто больше всего в этом нуждается. Последняя степень наступает
тогда, когда человека уже не отличишь от земли. Хотя последняя степень падения
для мужчины – это когда с него падают штаны.
Впереди бежала такая же грязная собака, уши у которой висели, как у не
расправленной до конца шапки совхозного конюха – врозь и в разные стороны. Поляница была нагружена объемными сумками,
удобными для воровства кормов с совхозной фермы. Сумки были набиты отходами
жизнедеятельности человечества, за счет которых жили эти обитатели низшего слоя
жизни, как обитатели низшего, придонного слоя в море.
-
Закурить не найдется?
Ни слова не говоря, я вынул из кармана пачку курева, вынул
из нее три сигареты и протянул спросившему. Тот распределил добычу среди своей
шайки и снова спросил:
-
В запас не дашь?
Я протянул ему всю пачку:
-
Бери.
Он обрадовался и бережно засунул ее в замызганный карман
какого-то заграничного зипуна.
Не буду врать, что я почувствовал или предугадал удачу.
Просто у меня уже так выработалась привычка предъявлять снимок пропавшей
женщины, что я сделал это и сегодня, не успев подумать:
-
Не встречали?
-
Знаем, - ответили они дружно, -
хорошая была женщина, тут жила, поблизости. Харчей иногда подбрасывала.
-
Почему «подбрасывала»?
-
Да пропала она куда-то.
-
А вы не знаете, как это произошло?
Бомжи замялись. Тогда, не теряя времени на лишние разговоры,
я вынул из кармана бумажку, которой хватило бы на ведро пива, и помахал перед
тремя носами. При виде бумажки в три ведра пива в бомжах проснулась
бдительность, которую не каждая пограничная овчарка проявляет.
-
Да села она в легковушку. Мы тут вот сидели, а она
откуда-то возвращалась…
-
С сумками, наверное, с рынка, - добавил второй.
-
…но до подъезда не дошла, поскольку ее уже ждали двое в
легковушке. О чем-то поговорили, сели и уехали. Больше мы ее не видели.
-
А эти двое, что за люди, раньше их не видели?
-
Нет, никогда. Один, который с ней разговаривал, вышел,
одет прилично. Второй так за баранкой и сидел все время.
-
А легковушка какая была, «Волга», «Лада»?
-
Не наша – точно. Красная такая. С «шашечками» на крыше.
Вот так обычно и бывает: то сведений нет вообще, то они
сыпятся, словно зерно из пробитого кулацкой пулей мешка.
Дальше все было просто. Конечно, трудно найти человека,
«одетого прилично»: по сравнению с бомжом прилично одета большая часть
населения города, но вот красных иномарок в городе в то время было раз, два - и
обчелся. Слишком заметная вещь, чтобы можно было ее не найти.
Таксиста я нашел на стихийной стоянке. Красная легковушка
стояла в числе нескольких подпольных «бомбил». Водитель курил так, что
казалось, выхлопная труба выведена в салон. Я распахнул переднюю дверцу. Сел,
не спрашивая, внутрь и сказал: «На улицу Калинина».
Водитель молча завел двигатель, и мы тронулись. Когда
заехали за поворот, я вынул снимок и показал ему. Он сразу опознал старушку.
- Была такая, помню. Ехала с сыном до улицы Горького,
наверное, в нотариальную контору.
- Почему именно в контору?
- Я больно-то не слушал, но они говорили то ли про
завещание, то ли про наследство какое.
- У нее нет сына.
- Ну, может, внук. Молодой парень.
- А как выглядел?
- Как обычно, невысокий, чернявый, одет прилично. Да я
больно-то и не рассматривал.
Когда человека называет прилично одетым еще и работник
извоза, это значит, что он действительно был одет прилично.
***
Я зашел в здание, бывшее когда-то самой известной в городе
гостиницей, а ныне за отсутствием путешествующих ставшей приютом множества
учреждений, и стал искать, что могло привлечь скромную бабушку с ее спутником.
Ресторан и забегаловка со звучным название «Ранчо» на первом этаже отпали сразу. Бюро путешествия
тоже не очень подходило. Как, впрочем, и ООО со звучным названием , которые
любят недоучившиеся торгаши, «Бриз», зарабатывающее не жизнь продажей торгового
оборудования. Я не спеша ходил по трем этажам здания, осматривал снимки старого
города и гравюры его современного состояния, читал надписи и пытался понять,
что могло сюда привести мою бабульку.
Самым подходящим действительно был нотариус. Оставалось только зайти внутрь
и задать вопрос, знает ли он Бережковскую Екатерину Федоровну. Что я и сделал.
Поняв, что я не его клиент, он сразу потух, словно подсевший телевизор, и,
вежливо улыбнувшись, сообщил мне: «Тайны нотариальные приравниваются к тайнам
исповеди: они не могу разглашаться посторонним, если нет решения суда». «Хорошо,
- также вежливо ответил я, подавив в себе желание постучать по телевизору
кулаком, как это делали в старые добрые времена с ламповыми телевизорами, чтобы
освежить изображение. – Я вас прекрасно понимаю, но госпожу Бережковскую я ищу
потому, что она пропала при невыясненных обстоятельствах, и Вы – последний, кто
видел ее живой. Чему имеются свидетели. Если Вы не хотите делить со мной
сведениями, составляющими служебную тайну, я просто передаю дело в ближайший
отдел полиции, и пусть они с вами сами разбираются».
Приемчик с органами дознания из разряда «брать на пушку» был
бесхитростный, как грабли, но сработал безотказно. Моего собеседника
передернуло, и он потянулся рукой куда-то в книжный шкаф. Видок при этом у него
был такой натужный, что сначала у меня мелькнула мысль: сейчас вынет бухарь, достаточно крупный, чтобы
разбить голову, но это была обычная амбарная книга, прошитая и скреплённая
печатью. Нотариус положил её передо мной в раскрытом виде.
На странице, в которую мне ткнули остро отточенным карандашом,
черным по белому было написано, что Бережковская Екатерина Федоровна завещает
после своей смерти права на жилплощадь некому Черкесову Валерию Викторовичу,
1965 года рождения, проживающему на улице Ягодной, 46, в виде дарственной.
Безвозмездно, проще говоря, если не считать оплату пошлины и за услуги
нотариуса. Оба платежа также были оформлены чин-чинарем и подтверждены
соответствующими справками.
- А зачем ей это было надо? – не удержался я от дурацкого
вопроса.
- Распоряжаться своим имуществом – ее законное право: хочет,
подарит, хочет, продаст, - назидательно произнёс нотариус.
- Как это?
Он посмотрел на меня, как на полного недоумка.
- На основании закона о приватизации. Вот справка о том, что
жилье является собственностью Екатерины Федоровны. Теперь, слава богу, каждый
может перевести свою жилплощадь в собственность и распоряжаться оной по своему
усмотрению. Если она не состоит на учете как душевнобольная и делает это
добровольно. Эти условия были соблюдены. Вот её личная подпись.
- И повысить доходы нотариусов, - добавил я. Его опять
передернуло.
- Если у вас вопросов больше нет…
- Больше нет. Спасибо за бескорыстие.
К этому времени я так его утомил своим остроумием, что
его даже не передернуло.
Я выбрался на улицу, сел на ближайшую скамью на зеленом
пятачке, еще не уничтоженном под очередную торговую точку, и стал подводить
итоги: итак, старушка завещала все свое имущество незнакомому дяде Черкесову
Валерию Викторовичу, не являвшемся ей родственником даже в степени «седьмая
вода на киселе», после чего сразу же исчезла. Жизнь не стоит на месте:
появляются все новые и новые законы, с помощью которых можно обворовать
ближнего своего. Но я не стал звонить о своем открытии во все колокола.
Возможно, во мне недостает гражданского мужества, но я ищу старушек, а не
неприятности.
В голове вертелась песенка «Убил он бабушку, убил хорошую,
по обстоятельствам, а не со зла…», такая же старая, как и сама бабушка. Песенка
была шуточная, но мне она в данных обстоятельствах особо веселой не казалось.
Хотя оставалась еще надежда, что бабушка жива: ее могли просто отвезти
куда-нибудь. Но, честно говоря, надежда была слабой, словно общепитовский чай.
Если бы г. Черкесов хотел обойтись без кровопролития, он нашел бы какую-нибудь
впавшую в детство бабульку, готовую подписать любую бумажку, которую ей
подсунут, а потом отправил бы ее для дальнейшего лечения в отдаленный
психоневрологический интернат.
***
Я не стал дальше копать, а пошел прямо к Серому, которого
нашел в той же забегаловке, и выложил ему все, что удалось нарыть, включая свою
точку зрения на судьбу гражданки Бережковской. Кто-то в городе занялся благотворительностью:
переводили старушек, только не через улицу, а вдоль. По дороге, на которой движение в одну сторону и все в белых
тапочках. Чтобы сшибить «бабок», начали зашибать бабок. Тем самым люди
существенно облегчали непосильную ношу государства, вынужденного содержать
людей, которые всю жизнь содержали его. В качестве ответной любезности
государство не давало «вышки» за подобные шалости. Да и вообще давало не много.
Сколько этих старушек с печальным взором шагнули с тех пор в
вечность из окон, если отнятая жилплощадь была расположена наверху, или
отравились, если она располагалась ближе к земле. Но тогда это был первый
случай.
Серый как-то нехорошо хмыкнул, посмотрел на меня внимательно
и выложил на стол еще малую толику презренных бумажек, которые я сразу же
перепроводил в бумажник.
Через неделю я узнал, как закончилось это дело. Когда встретил
старого приятеля из угро, Обычно встречи с ним вызывали у меня радостный
настрой: есть на свете люди, с которыми достаточно переброситься несколькими
словами, чтобы у вас весь день было хорошее настроение. Но сегодня он был явно
не в духе. До такой степени, что я
заметил: волосы у него поредели, уже появились залысины, хотя ему не было еще и
тридцати. Лицо с рыжими веснушками
выглядело усталым и каким-то опустошенным.
- Ну что, по кружечке? – спросил я.
- Давай, - согласился он. Мы прошли через небольшую
площадку, заставленную легковушками, и сели за столик под навес в забегаловке,
последнем напоминании о большом предприятии общепита, размещавшемся в соседнем
здании в двух уровнях. Одновременно тут могли пообедать несколько сот человек
из соседних учреждений, одно из которых до сих пор было соединено с ним надземным
переходом. Кроме столовой тут располагались ресторан и бар. Обновленному
россиянину оказались ненужными столовые. В помещении этой начали торговать
харчами. Ресторан некоторое время пытались оживить китайцы, но не помогли даже
вареные змеи. Дольше всех держался бар, превратившийся в пивнушку. В жаркие дни
он даже мог позволить себе расшириться за счёт столиков на улице, за одним из
которых мы теперь сидели.
Подошла девушка с неудавшейся судьбой, и мы заказали по
кружке пива, нечто жареное, в которое повар вложил душу, но забыл положить
мясо, и по лещу. Некоторое время мы молча тянули пиво, поглядывая по сторонам.
Здания вокруг нас были построены в едином архитектурном стиле, таком же сером,
как их стены. Над зданием КГБ возвышалась силосная башня управления сельского
хозяйства, а над ними обоими торчало здание главархитектуры, чтобы знали, кто в
городе главный.
- Было время, я тут брал первое, второе, кисель, пирожок, да
еще и салат, - вздохнул мой знакомый, словно древний еврей, обгладывающий
наскоро пойманную тощую саранчу пустыни и мечтающий во время бегства из Египта
через пустыню о покинутых на Ниле котлах
с кашей. Похоже, на него нахлынули воспоминания о временах, когда в стране
пищевые отходы собирали в отдельные ведра для откорма поросят, а не использовали
для пропитания нищих.
-
Как дела? – неосторожно спросил я.
-
Да так себе. Совсем озверел народ. Вчера труп из
сотрира вытаскивали. Все пальцы разбиты, по всей видимости, молотком, ни одного
целого ребра и ни одного целого внутреннего органа. Причем в выгребную яму его
засунули связанным и вниз головой.
-
Личность установить не удалось?
-
Удалось.
И он с ходу назвал мне господина Черкасова. Судя по его
рассказу, у парня были все основания пожалеть, что своевременно не написал явку
с повинной, потому что конец его был печален. Во всяком случае, для
потерпевшего. На свете имеется чертова уйма ремесел, которыми мне не хотелось
бы заниматься, но больше всего – вытаскивать из выгребных ям изуродованные
трупы и устанавливать, были ли они еще живы, когда туда попали, или
захлебнулись содержимым?
Не нравилась мне и другая странность: действия убийцы или
убийц были непоследовательны. Конечно, на свете много людей, настолько
увлеченных своим делом, что готовы бить человека и два, и три дня кряду –
именно так обстояло дело, судя по полученным им кровопотекам – но если уж на
сцене появился молоток, то, как учил Чехов, он должен был быть применен в
последнем действии. Дали бы человеку по голове – и дело с концом. Но, очевидно,
над ним хотели поизмываться сполна. У меня даже мелькнула мысль, не станет ли
убиенный мучеником в раю?
-
А где дело было?
-
Около училища садоводства, на остановке.
Впечатление от рассказа оказалось настолько сильным, что я
отодвинул кружку пива, цвет которого мне перестал нравиться, и, чтобы перебить
впечатление, заказал пузырь водки. Мы
пили водку, а я мысленно представлял себе, как было дело. Остановка с
общественной уборной при ней находилась, естественно, в достаточно людном месте
даже для этой окраины города. Значительно безопаснее было бы проехать с
полверсты вниз, где протекал маленький ручей в большом, заросшем ивняком
овраге, и сбросить его там. Это заняло бы полминуты, опасности быть увиденными
было бы гораздо меньше, а труп найти намного сложнее.
Была и другая возможность. На полпути к оврагу имелась
старая, полузаброшенная ферма, на которой когда-то обучали молодежь
животноводству, а при ней – навозосборник. Если вы уж так сильно невзлюбили
человека, то можно было бы утопить его и тут. Итог тот же, зато намного
безопаснее, и точно никто никогда не найдет.
***
А еще через два дня ко мне снова позвонили в дверь те же два
парня.
- Братан, завтра похороны, тебя приглашает Серый.
- Да, вроде, рано еще меня хоронить.
- Нет, бабульку нашу нашли, Бережковскую. В лесу была
закопана.
Из дальнейшего рассказа
выяснилось, что некий гражданин
Мельников, имевший
обыкновение
выгуливать свою собаку породы «из грязи да в князи» в ближайшей к его дому
лесополосе, решил углубиться по случаю выходного подальше. Собака бежала
впереди. Потом она вдруг заскулила, начала принюхиваться и разрывать лапами землю под
кустом волчьих ягод. Хозяин подошел поближе и присоединился к псу в поисках.
Под тонким слоем земли – закапывальщики оказались ребятами с ленцой – был
обнаружен труп неизвестной женщины, о чём собаковладелец сразу же сообщил, куда следует. А там, где
следует, установили, в свою очередь, что женщина была убита, точнее, задушена.
По одежде соседки опознали Бережковскую Екатерину Федоровну. Следственный отдел
объявил о возбуждении уголовного дела, которое никто и не собирался
расследовать, и которое по прошествии положенного времени было также тихо
похоронено, хотя и не рядом с Екатериной Федоровной.
Я со своей стороны предполагал, что скулил и показывал место
погребения не безродный пес, а тот, кто
старушку там закопал, но не стал ни с кем делиться своими соображениями: короче
язык – длиннее жизнь.
Хоронили старушку по высшему разряду. Есть средь людей
земнородных такой запоздалый способ выразить свою признательность. После собственно
погребения на двух новеньких автобусах приехали с кладбища в ту же самую
забегаловку, где я познакомился с Серым. Столики уже были сдвинуты в один ряд и
заставлены снедью. И не просто заставлены: усопшая, вероятно, за всю свою жизнь
не видела столько всякой вкуснятины. Я мгновенно оценил обстановку и наметился
пристроиться к заливной рыбе, но тут меня под локоть взял Просто Боец и тихо,
чтобы не слышали остальные, шепнул на ухо: «Сначала отпустим их, а мы потом».
Нда-с, подумалось мне, вот так вот нестойкие, склонные к
заливной рыбе мужчины и попадаются на удочку, становясь членами преступных
сообществ. Но возражать не стал, поскольку не слишком проголодался. Чтобы
занять время, я подошел к Кулачному Бойцу, стоявшему у входной двери, словно
святой Петр у райских врат для отделения овец от козлищ. Как раз в это время в
них вломился мужичонка, настолько занюханный, что было трудно определить его
возраст.
- Чего тебе? - спросил и.о. Петра.
-
Пивком бы поправиться, - проскулил мужичонка, давно
променявший право первородства на опохмелку.
-
Закрыто, - ответил ему Кулачный Боец. То же самое
позднее повторит несчастному святой Петр у настоящих райских врат.
Когда последнюю старушку-соседку проводили с набитой до
верху остатками поминальной трапезы сумкой, мы предоставили убирать стол
женщинам из числа работниц, а сами переместились в соседнее помещение. Здесь
тоже уже был накрыт стол, за который мы сели.
-
Помянем Надежду Фёдоровну: хорошая была женщина, -
сказал Серый, вставая. Для его разновидности людей это была более чем высокая
оценка.
Мы тоже встали и выпили, по обычаю, не чокаясь. Я знал, что
на совести у ребят, с которыми я пил водку, висит не одно злодейство, но как-то
не придавал этому значения. За время работы в данной области я пришел к выводу,
что для защиты общественной нравственности человек более обязан выводить пятна
со штанов, чем преступников на чистую воду. Потому что не всегда представляется
возможным выяснить, кто преступник, а кто жертва. Такие дела я сразу передаю
для рассмотрения Высшему Судии, пусть он решает, а мы останемся скромными
исполнителями его воли.
- А с гадами мы рассчитались, - неожиданно сказал Просто
Боец, когда я добрался, наконец, до заливной рыбы. Очевидно, он считал, что
новости, как и пирожки, лучше подавать горячими. Я мотнул головой и что-то
пробурчал себе под нос.
- В сортире утопили, - с чувством честно выполненного долга
доложил мне Просто Боец.
- Слышал, - вздохнул я, поскольку совершенно не считал, что
мне следует все это знать: меньше знаешь – крепче сон. И не обязательно этот
сон становится вечным. Впрочем, и парня можно было понять: не в ментовку же ему
идти с чистосердечными рассказами.
- Когда второго топили, так визжал мужик…
Я сразу вспомнил недавний несчастный случай с человеком,
исполнившим свою заветную мечту – купил легковушку и погиб с ее помощью.. Человек
поехал на рыбалку и заночевал в своей тачке, забыв по случаю выпивона поставить
ее на ручной тормоз. Поскольку тачка стояла на покатом месте, тачка
самопроизвольно пришла в движение и съехала по склону в воду тихого пруда. Судя
по тому, что ребра ладоней у покойника были отбиты до состояния отбивной, можно
было сделать вывод, что, попав в воду, он пришел в себя и пытался открыть
дверь, молотя в нее сжатыми в кулаки руками. Это ему не удалось, как не удалось
и выбить окно. Не удалось ему и стать кормом для рыб, поскольку через несколько
часов крышу тачки, едва прикрытую водой, заметили идущие на раннюю дойку
женщины из соседнего села.
Один местный пьянчужка, впрочем уверял, что на тачке вместе
с усопшим приехали еще двое, а потом они уехали на другой тачке, которая ждала
их неподалеку от большака, но кто же будет верить пропойце, у которого в глазах
даже не двоиться, а троиться? Даже если следов вокруг стоянки легковушки
слишком много, хороших и разных. Мало ли народу шатается в этих малолюдных
местах – прикажете всех проверять? В то время когда следователям некогда
раскрывать уже совершенное убийства. И кто будет это делать? Во всяком случае,
не дознаватели, получающие слишком мало, чтобы иметь желание много работать.
После поминок я пришел в этот маленький тихий дворик, к
которому уже успел привыкнуть и сел на бревно в уголке, чтобы не слишком
бросаться в глаза. Мне тут же на колено села ржаво-рыжая стрекоза и, словно
орел с вершины скалы, принялась оглядывать окрестности. Меня она явно считала
их частью. Лето уже склонялось к осени, но пчелы еще старательно жужжали,
собирая мед в далекий улей; два кузнечика, сидя рядышком на кочке, пытались то
ли соревноваться в исполнительном искусстве, то ли создать оркестр,
быстро-быстро проводя задними ножками по туловищу, издавали сухой треск.
Продержались они не долго и распрыгались в разные стороны, не слишком довольные
друг другом.
Вокруг не было ни души, только на убогом балконе третьего
этажа появился бородатый мужчина, размером с Черномора, такой тощий, что борода
скрывала его почти полностью, помахал мне рукой и снова скрылся за дверью,
прежде чем я успел ему помахать в ответ.
Небо было голубым, по нему скользили легкие белые облачка.
Прекрасные, словно девичьи мечты. Одно из них стремительно догонял реактивный
самолет. Он в два счета нагнал его, потом перегнал и скрылся, растаяв в
голубизне неба без следа, потому что воздух прогрелся даже на очень больших
высотах настолько, что реактивные самолеты уже не оставляли следа и об их
присутствии можно было судить лишь по гудению турбин. Пролетел, словно жизнь
человеческая, о которой через мгновение все забудут.
Затем я купил на рынке, у торговки, продававшей свечи, самую
большую и самую дорогую.
- А они освящены? – подозрительно спросила стоявшая передо
мной женщина.
- А как же! – обиделась продавщица. – Самим епископом.
Вечером, когда стемнело,
я поставил эту свечу на окошко, смотревшее на Запад, и зажёг. Говорят,
после похорон души покойников уходят на Запад, в Царство Мёртвых. Наверное, они
оглядываются, как и при жизни, на те места, которые покидают навсегда. Вот мне
и захотелось сделать что-то хорошее для моей подопечной, которую никогда не
видел. Чтобы она знала: о ней помнят. И чтобы не сбилась с пути…
Евгений Пырков
Комментариев нет:
Отправить комментарий