Северный полёт

Это дело мне передали из Москвы. Хотя правильнее было бы сказать: «Спихнули». Эти ребята  всегда так делают, когда дельце слишком хлопотное или слишком малоденежное. Но для нашего захолустья это был весьма неплохой заработок, который глупо было бы упускать.  Дело умещалось в небольшом пакете международной почты и состояло из письма, излагавшего суть дела, и снимка молодого парня – образцово-показательного американца с крепкой шеей и широкими плечами --  в светло-жёлтой форме американских ВВС с пуговицами, на которых непривычно отсутствовал государственный герб. Вместо петлиц просто две буквы US. О небе напоминают только небольшие крылья над левым накладным карманом. Тёмные волосы коротко острижены.  На лице парня сияла обязательная американская улыбка, возвещавшая миру: «У меня всё отлично!» Что отнюдь не подтверждалось содержанием письма, написанного на хорошей бумаге, хорошим почерком, хорошим человеком, который в детстве был явно девочкой-хорошисткой..

Некая американка искала мужа. Но не в том смысле, что искала мужика для брака, как это вдруг стало «самым писком» в США в разгар всплеска любви к освобождённой от половины населения и значительных земель России. Она искала американца, уже бывшего её мужем. Но опять же не потому, что он скрывался на бескрайних просторах, ещё остававшихся у России, от выполнения супружеских обязанностей.

В самый разгар Холодной войны её муж был военным лётчиком.  В эти счастливые времена американцы, пользуясь своим преимуществом по высоте и скорости, бороздили воздушное пространство СССР более чем нагло, сбрасывая парашютистов, прощупывая советскую  ПРО и производя фотосъёмку местности, потому что сбивать их было нечем.  Дело до­ходило до того, что американ­ские военные самолеты стали спокойно в дневное время пролетать  у Ленин­града, Киева, Минска и даже в небе Под­московья.  На одном из таких самолётов и летал её муж. Но безнаказанность оказывает людям плохую услугу: однажды он не вернулся из полёта, и вместо него в небольшой дом пришла бумажка, извещающая мою работодательницу, что её муж пропал без вести при исполнении служебных обязанностей.  И никаких подробностей.

Она, естественно, пыталась узнать, что случилось, но получила только один ответ: «Нет никаких сведений о самолете и о летчиках, оставшихся в живых. С этим надо смириться ». Военнослужащие лётных частей умолкали, когда она пыталась расспросить их. И неудивительно. Радиолокационная разведка давала надежду выяснить способы подавления радиолокаторов противовоздушной обороны и тем самым получить возможность нанести опережающий удар так, чтобы не получить ответного.  Чем дальше вы проникнете в воздушное пространство противника, тем более полной будет картина его радиолокации. Но кто же признается в умышленном нарушении границ!  Поэтому военнослужащим  было запрещено называть даже  номера  подразделений, ведущих радиолокационную разведку, не говоря уже об их задачах.

***

Итак,  мне надо было найти самолет-разведчик RB-47 ВВС США, взлетевший где-то  в Канзасе с промежуточной посадкой в Норфолке, который был сбит «где-то около Архангельска» летом 19… года. Это означает, что подобрать уцелевших – если таковые были – американцы не могли. Слишком опасно. Хотя иногда случаи чудесного спасения были. Американка рассказала мне о другом сослуживце мужа, который был сбит где-то над Японским  морем, и десять часов плавал в надувной лодке, пока его не подобрали свои. Остальные не спаслись.

Вообще разведывательная деятельность американской авиации в приграничном воздушном пространстве Советского Союза началась еще весной 1949 года в ответ на блокаду  Западного Берлина и испытание советского ядерного оружия. Тогда в США появился замысел опережающей войны с СССР под названием «Дропшот». Пентагон рассчитывал сбросить на СССР в течение месяца 300 атомных и 200 тыс. обычных бомб. А для этого надо было сначала подавить советскую ПВО.

Власти США скрывали от родных правду долго и весьма успешно. Только много лет спустя к ней приехал сослуживец мужа и рассказал, взяв с неё обещание молчать, что самолёт её мужа был сбит в воздушном пространстве СССР неподалёку от Архангельска. Потому что самолёты, способные сбивать американских разведчиков, в СССР появились. После чего погибло и пропало без вести примерно 150 американских лётчиков. В одном штатовском журнале позднее  появилась статья, автор которой признал, что после того, как сотни американских летчиков «бесследно исчезли в холодных бурях, бушевавших вокруг Советского Союза, их друзьям и близким сообщали неполную, а порой и заведомо ложную информацию о случившемся. Изучение метеоусловий, тренировочные полеты и другие «уважительные причины» приводились официальными лицами США, чтобы хоть как-то оправдаться перед семьями погибших».

Из всех этих случаев мне вспомнился один, о котором много писали и говорили. В ясный и солнечный день 1 июля 1960 года американский самолёт-разведчик RB-47 нарушил советскую границу и вокруг Кольского полуострова полетел, как выразился потом сам Хрущёв, к «советскому мысу Святой Нос, чтобы получить по своему грешному носу». Советские вожди иной раз любили пошутить. С этого случая я и начал.

***

Конечно, проще было бы обратиться к подлинникам, но данные такого рода хранятся в архивах, в которых последний раз сметали пыль при Хрущёве. Поэтому приходилось сметать пыль с более доступных бумаг. Для начала  заглянул в местную библиотеку, носившую, как и множество книгохранилищ страны, священное  имя Горького, подарил шоколадку милой девушке и через четверть часа уже читал полученную из недр подвала подшивку газеты "КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА" за 1991 год. В номере от 03.08.1991 обнаружилась статья под названием «Посланец Пентагона дрогнул и полетел вниз...» Новые подробности инцидента над Баренцевым морем 1 июля 1960 года» за подписью И. ЕЛКОВ из Архангельска.

Впрочем, начиналась статья со старых подробностей и ссылкой на газету соединения ПВО от 19 июля 1960 года. Из соображений секретности название газеты и соединения ПВО не приводилось.

«...Внимание оператора ком­сомольца Михаила Фрыкина привлек чуть заметный всплеск новой отметки на ин­дикаторе РЛС. Откуда она взялась?
Офицер наведения прекра­тил занятия с расчетом и быстро оценил обстановку.
— Иностранный воздуш­ный пират идет к нашей свя­щенной земле, — подумал он в тут же скомандовал: — Ка­питану Полякову — воздух!
…воз­душный пират нагло прибли­жался к границам нашей Ро­дины и вскоре вторгся в советское воздушное простран­ство.
— Приказ на посадку са­молет не выполняет,— докла­дывает летчик советского пе­рехватчика.
— Повторить приказ, — радируют с командного пунк­та. Летчик капитан Поляков еще и еще раз передает сиг­нал. Экипаж пирата прекрас­но видит его, но не сворачи­вает с курса.
Вот только тогда с КП бы­ла подана команда на унич­тожение стервятника. В эту секунду сердце пламенного защитника Родины загоре­лось неудержимой ненавистью к врагу. Посланец Пентагона дрогнул и полетел вниз, в хо­лодные воды Баренцева моря. Закончилась бесславная карь­ера американского экипажа-разведчика».

Ещё три часа копаний – и выясняется, что, поднявшись в последний раз  с авиабазы Брайз-Ноуртон около Нордгемптога, в Великобритании самолёт летел на высоте 9000 метров вдоль северного побережья Норвегии к  Кольскому полуострову. Экипаж состоял из командира Уильяма Палма, второго пилота Брюса Олмстеда, штурмана Джона Маккоуна и бортовых операторов радиолокационной разведки: капитана Юджина Поуза и первых лейтенантов Дина Филлипса и Оскара Гоуфорта. Обогнув мыс Нордкап, мимо которого наши лётчики в настоящее время «летают за угол» в обратном направлении, самолёт пролетел вдоль побережья Кольского полуострова  к  мысу Святой нос. 

В тот день в дежурной паре 174-го гвардейского истребительного авиационного Печенгского Краснознамённого полка имени героя Великой Отечественной войны Бориса Сафонова на аэродроме Килпъявр, расположенного в 30 километрах к северо-западу от Мурманска, находились во 2-й готовности самолёты Су-9 и МиГ-19. По тревоге был поднят на перехват МиГ-19 командира звена гвардии капитана Василия Амвросиевича Полякова.

Поляков дал две очереди из 30-мм пушки. Под левым крылом нарушителя  вспыхнули двигатели. Самолёт потерял управление и начал падать. Палм, Олмстед и Маккоун катапультировались. Последним двоим после приземления на воду удалось воспользоваться лодками. Олмстеда и Маккоуна подобрали советские рыбаки. Повело мужикам: при падении в море са­молет не успел подать «SOS», не сработал и аварийный ра­диобуй.  На следующий день обнаружили тело Палма. По одним данным, он умер в воде от переохлаждения, что не удивительно: вода была +5С. По другим – утонул, запутавшись в стропах.  Все три локаторщика ушли на дно Баренцева моря вместе с обломками самолета. Ходили разговоры, что у них не было катапульт и парашютов. Но насчёт парашютов и катапульт  – это явная неправда, потому что несколько месяцев спустя уже другие рыбаки выловили сетями обломки американского самолёта, катапультируемое кресло  и тело человека с парашютом, на котором имелись  документы на имя лётчика ВВС США Юджина Поуза,.

Его тело вскоре передали представителям Соединенных Штатов. А потом вернули и живых в качестве подарка  телодвижения доброй воли к вступлению Джона Кеннеди в должность президента США. На родине оба летчика были встречены с почестями. Лично президент Кеннеди беседовал с ними в Белом Доме после вручения высоких наград. Юджина Поуза  захоронили в советской земле, и могила его со временем затерялась.

Говорят, что после падения Железного занавеса Брюс Олмстед посещал Россию в рамках Большого Примирения по случаю окончания Холодной войны, но не изъявил особого желания встретиться с  Поляковым.  Думается, что если бы не Поляков сбил его, а он Полякова, желание покалякать о старых добрых временах у американца появилось бы.

После этого оставалось только  вооружиться бутылкой армянского коньяка и вручить оный одному знакомому сотруднику военкомата, неудавшемуся школьному учителю, оказавшемуся более полезным  на военной службе. В качестве ответной любезности он передал мне человека, служившего в 19… году в тех краях и в тех войсках. Человек этот давно уже был в отставке и проживал зимой в городе, а летом на даче. На даче я его и настиг. Дача располагалась почти рядом с городом, добраться было легко. Сначала автобус привёз меня в небольшое поселение и высадил у небольшой лавчонке, одной из тех, в которых можно купить всё необходимое для жизни неприхотливому человеку. Там немолодая продавщица подробно объяснила, как добраться до дачного посёлка и у кого спросить про остаток пути до дачи отставника.

На вид отставной подполковник не производил впечатления отставного подполковника. Скорее, он тоже походил на отставного школьного учителя. Только на этот раз удавшегося, а потому несколько заморённого жизнью. Отставной подполковник поливал цветы за самым незамысловатым забором из заострённых сверху неструганых досок, когда я его окликнул. Он посмотрел на незнакомого человека сквозь прогалы в заборе, сделанные ради сбережения досок и улучшения освещённости огородных растений. После взаимных приветствий и краткого изложения сути дела, подполковник улыбнулся самой широкой улыбкой из числа возможных:

- Заходи, дорогой! – по-дружески приветствовал меня дачник.

В этой малолюдной местности человек был так рад поговорить хоть с кем-то, что даже не спросил, зачем мне нужны эти старые-старые сведения, а сразу же поставил чайник на небольшую летнюю печурку и вишнёвое варенье - на небрежно сколоченный деревянный стол, укрывшийся от зноя под развесистой грушей.

 Заметив мой удивлённый взгляд, он кивнул на кожух от зенитной ракеты, из которого только что набирал воду, и сказал с усмешкой:

- Думаете, я это с собой с Севера приволок? Никак нет. Я дачу купил у одного здешнего зенитчика. Он, когда полк разогнали, прихватил  на память.

- Чего же добру пропадать! – с готовностью согласился я.

Так незаметно завязался разговор «за жизнь», с которого переключиться на события времён Холодной войны было уже не сложно.

***

Первым делом отставник просветил меня относительно сбитого у мыса Святой нос самолёта. Как обычно, дело оказалось несколько сложнее, чем описывалось в открытой печати. Когда доложили, что вражина приближается к Кольскому полуострову и находится на удалении 80 вёрст от побе­режья, коман­дующий генерал-лейтенан­т авиации Петру­хин приказал:  «Давайте команду «МИГ-19», пусть запишет бор­товой номер». Начальник штаба соединения полковник Земля­нушкин возразил: «Нельзя по приказу подходить к цели». Петрухин: «Ничего не случится, Эйзен­хауэр летает, а мы, что, долж­ны смотреть на него?!».
Иначе говоря, сыр-бор заварился после прямого указания Большого Начальника нарушить приказ. Когда добрались до КП, дежурный доложил командующему:
— «МИГ-19» сел на поло­су, самолет цел, летчик капи­тан Поляков докладывает, что цель им уничтожена и упала в море.
Скорее всего, командующий пожалел, что уже успел позавтракать. Потому как было чего испугаться – этот сбитый самолёт мог стать началом третьей мировой войны. Или что-то вроде небольшого Карибского кризиса. Генеральная репетиция, так сказать. Сначала у начальства даже была надежда, что  сбили свой  Ту-16. К сожалению, надежда оказалась призрачной. После чего посы­пались приказы «под­нять самолет» и т.п. мечтания.

— Кто отдал летчику при­каз открыть огонь? – ужаснулся последствиям своих указаний генерал-лейтенан­т авиации Петру­хин.

Начали выяснять, кто наводил Полякова? И с этого мгновения показания участников действа расходятся. А если имеются показания свидетеля, то он непременно выдаёт третий вариант.

Вообще-то, наводил некий старший офицер. Он действовал уверенно лишь до того момента, когда Поляков сообщил: «Цель уходит, что делать?»  Старший офицер растерялся. Решение на отдачу приказа лётчику повисло в воздухе. Между самолётом-нарушителем и перехватчиком. Хорошо, что рядом оказался  старший лейтенант Котляров. Он и  передал Полякову приказ: «Цель уничтожить». Таким образом, по одним показаниям получалось, что приказ отдал  старший лейтенант Котляров. Ниже по званию никого не было.

Однако, прослушивание магнито­фонной записи переговоров между КП и истребителем не подтвердило этого, а только ещё больше  запутало дело.  Связь, как и в первые дни 1941, подвела. Сначала она была просто неустойчивой, а потом и вовсе оборвалась. Но приказа открыть огонь  старший лейтенант, похоже, не отдавал. Получалось, что, когда связь оборва­лась,  лётчик  открыл огонь без приказа.

По показаниям самого лётчика, бе­реговая черта просматрива­лась хорошо, т.е. бомбардировщик, по его утверждению, нарушил 12-мильную зону советских тер­риториальных вод. Ответного огня американец не откры­вал. По другим данным гад пытался отстреливаться. По третьим – кто-то случайно нажал на спуск при катапультировании. Причём и в первом и во втором случае в качестве первоисточника назван гвардии капитан Поляков. Третье объяснение принадлежит американцам, которые заявили, что, ес­ли границу и нарушили, то, конечно же, не нарочно, а по ошибке. Летели же они для изучения радио­излучений в верхних слоях атмосферы.

Под­полковник в отставке Леонид Александрович Гомзяков, --  в прошлом офицер штаба со­единения ПВО, -- которому поручили отписаться начальству, поведал «Комсомолке» своё виденье событий: «Переписывал  несколько раз: никак не могли найти подходящую формулировку. В окончатель­ном варианте записал так: «Действия капитана Поляко­ва были вызваны личной не­навистью к американским агрессорам». Что лишний раз подтверждает древнее правило: войны выигрывают генералы, а проигрывают те, у кого самая низкая должность.

Поэтому сначала никто не сомневался, что отважному лётчику место в клоповнике. Только одни говорили,  что Поляков  был арестован сразу после  приземления, а другие – после вызова в Москву. Но тут вмешался Счастливый Случай (древние греки называли его Бог из машины), принявший облик генерального секретаря КПСС Никиты Сергеевича Хрущева. Говорят, Хрущёв приходил в ярость после каждого сообщения о новом нарушении воздушного пространства СССР. Но все возмущения советской стороны Соединённые Штаты отметали, прикрываясь «распространённой в СССР шпиономанией». И действительно, как доказать государственную принадлежность самолёта,  если до него не могут дотянуться средства ПВО? Наглые полёты американцев притомили Никиту Сергеевича до такой степени, что он сразу толкнул речугу, заявив: мол,  американский самолёт нарушил государственную границу СССР, поэтому и был уничтожен.   

Нечего и говорить, что главе государства виднее, где проходит государственная граница и нарушена ли она. И сразу же все прозрели. Отважный лётчик, показавший американским империалистам Кузькину мать,  --  хотя и без разрешения начальства – тут же был награждён орденом Крас­ного Знамени, который ему вручил в Кремле  Брежнев. Позднее пришёл список воинов ПВО, награждённых орденами и медалями. Список оставался тот же, только выбросили окончание «остальные оправданы».

Словом, беседа получилась познавательная. И поучительная: отставной подполковник закончил её коротким рассказом о ещё одном нарушителе, сбитом в тех обширных краях примерно в нужное мне время. Но подробностей он уже не знал, поскольку незадолго перед этим его перевели служить на другой конец страны. Зато он знал адресок своего старого приятеля, который после службы осел в тех краях и открыл что-то вроде небольшого музея на общественных началах.

Напоследок дачный житель набросал небольшое письмишко для своего приятеля, сказав, что и он с надёжным человеком весточку переслать непрочь, и мне рекомендательное письмо не помешает. После чего я отбыл на Север, снабжённый большим запасом  отборного варенья – «на дорогу и в подарок». Потому что «у них там это не растёт».

***

Смотрителя музея я отыскал легко. Вручил подарочное варенье и верительное письмо. Но сведениями особенно не разжился. Битый час он рассказывал мне о скелете в истлевшей форменке краснофлотца, обнаруженном лет двадцать назад на побережье, неподалёку от моря. При нём был только нож с именем владельца. Под этим именем его и захоронили. Потом кто-то догадался разузнать, что это был за человек. И выяснилось, что человек с таким именем действительно существовал. И сейчас существует. Свой нож он опознал, и даже рассказал, что подарил его в 1942 году приятелю, который уходил в плаванье раньше него. На память. Но как зовут приятеля, он уже не вспомнил: «Столько лет прошло»…

- Так и осталась могилка безымянной, - вздохнул смотритель музейной самодеятельности.

- А кто нашёл эти кости?

- Рыбаки здешние – они по всему побережью шастают.

- А побеседовать с ними можно?

- Отчего же нельзя. Добираться только до них сложно: очень уж посёлок маленький и на отшибе.  Кстати, где-то на этом участке побережья и американца выбросило. Течение там такое. Но его очень быстро увезли, и никаких следов не осталось…

Дело несколько прояснилось. По крайней мере, стало ясно, где искать следы, которых не осталось. Посёлок и в самом деле оказался труднодоступным. Два раза в месяц до ближайшего крупного поселения летал старый самолёт Ан-24 из Архангельска, и два раза в месяц откуда-то  из Нарьян-Мара ещё более древний  самолёт Ан-2 или вертолёт Ми-8. А потом ещё полдня надо было трястись на попутке или на собаках. В зависимости от времени года. 

Посёлок, до которого долетали самолёты, – точнее, то, что от него осталось, - и вправду оказался небольшим.  Вокруг простилалась тоскливая плоская тундра, покрытая мхом, лишайниками и низкорослым кустарником. В этих краях не растёт ничего огородного, а местное население давно на собственном опыте убедилось, что посадить тут можно только печень. Туземцы здесь разводят оленей, а спирт не разводят.  В 80-х годах население поселения  составляло несколько  тысяч человек. С тех пор, как нетрезвая троица развалила Советский Союз, пришли другие времена, и поселение начало стремительно умирать – была распущена стоявшая тут воинская часть, упразднена лаборатория по изучению вечной мерзлоты, сокращена геологоразведочная экспедиция. Дольше всех держалось строительное управление, но, в конце концов,  зачахло и оно.  По причине внезапно возникшей дороговизны перевозок был заброшен морской порт.  Начало разбегаться в более гостеприимные края и народонаселение. На день моего прибытия  в посёлке проживало человек двести-триста, на лето приезжало еще столько же. Благодаря остаткам населения ещё держались котельная, школа, детский садик, магазин и почта.

Но это был процветающим оазисом, Парижем Крайнего Севера по сравнению с тем поселением, в которое я, наконец, попал, поймав попутку.  Два десятка  постоянных жителей. Постоянно действующего магазина, почты, медпункта нет. Харчи туземцам раз в неделю завозит предприниматель на автолавке. Да и то потому, что местное начальство обязало. Пресная вода привозная. Но это было начало участка, на который море могло выбросить лётчика, живого или мёртвого. Длина этого участка побережья по моим прикидкам составляла вёрст двести.

Дорога до поселения запомнилась надолго. Сельские дороги Средней России часто ругают, но всё познаётся в сравнении.  После этой дороги их воспринимаешь как немецкие скоростные. Грейдер – это  единственная дорога, по которой можно проехать не только на вездеходе, но и на легковушке через огромные ямы, заполненные водой т.к. ровных участков, без глубоких ям и рытвин, на дороге почти нет. Некоторые из них перекрывают дорогу так,  что проехать её, не бултыхнувшись  в воду, тоже нельзя. И объехать не просто.  Причём, эти лужи достигают такой глубины, что вы чувствуете себя моряком с подводной лодки, уходящей под воду. Водители ползут на первой передаче, теряя терпение и кучу времени. Самые отчаянные мчат, сколько сумеют  выжать, манкируя подвеской, В таких случаях, водителю то и дело приходится,  не успев толком разогнаться, резко тормозить, перед очередной  колдобиной во всю ширину полотна. Расход топлива в таком случае  подскакивает, словно учительница, которой трудные отроки подложили кнопку под седалище. 

 Мой водитель ещё не отчаялся и потому выбрал первый вариант. Пока ехали,  проклял всё на свете, поскольку медленное переваливание из лужи в лужу выматывало душу.   Дело кончилось тем, что меня едва не укачало. В такие мгновения начинаешь понимать, почему некоторые предпочитают служить на подводной лодке, не подверженной качке в тихих морских глубинах.

Встречный поток для такой дороги оказался довольно приличный. Каждые четверть часа кто-нибудь обязательно проезжает мимо. Причём попадаются как сравнительно современные  «ПАЗики», так и горьковские автобусы «с носиком», старые «Москвичи», потрёпанные «Волги» и «Победы». И даже один совсем древний вездеходик производства завода имени Молотова. Оно и понятно: люди приезжают на дачу на вполне современных средствах передвижения, а для перемещения по пересечённой местности нужно что-то попроще. В этих краях нужен железный конь, которого можно оставить на зиму на даче, не боясь, что украдут.

Справедливости ради надо сказать, что были и участки, где под сорок   можно гнать две-три версты кряду. Иногда в качестве загадки может встретиться  заасфальтированный участок  в полверсты или новёхонький железобетонный мост через речушку рядом с совсем развалившимся деревянным. После этого новенький «с иголочки» «Мерседес» с номерами Италии, ползущий переваливаясь из лужи в лужу, уже не кажется чем-то необычным.

Если до вашего радиатора вода не достала, если ваша подвеска не рассыпалась на очередном ухабе, вы попадаете в маленькое селение со странным названием Глухая Речка. Всех его немногочисленных жителей я обспросил за полдня. Кто-то что-то слышал, кто-то что-то помнил: да-да, был такой случай, но очень давно и не в здешнем уезде, а дальше по берегу.   Надо было ехать дальше.

Далее дорога была такой же. Кое-где море подбиралось вплотную к дороге, но подойти  к нему всё равно было нельзя по причине  изрезанной болотистой местности.  Зато грибы и ягоды растут в этих краях прямо вдоль того, что тут считают большаком, иногда нависая  над проезжей частью.  Четверть часа – и у вас полное ведро белых  грибов.  А вокруг просто заросли  черники,  голубики,   непривычной вороники, брусники. Иногда встречаются на обочинах люди в накомарниках и резиновых сапогах, сдирающие  гребёнками морошку!

Часто попадались   деревни без постоянного населения. Только на лето приезжают сюда дачники из ближайших городов. Большинство из них когда-то жили в деревне или жили их предки. Дома предков используются теперь как дачи. У таких  даже  холодным летом на каменистых и болотистых почвах растёт свёкла, капуста, лук и др. Ещё они варят варенье из лесных ягод, запасая на зиму витамины для детей и внуков, и закатывают в трёхлитровые банки грибы для себя. С ведёрка грибов я и начал знакомство с первой обитаемой деревней – попросил пожарить, а пока хозяйка занималась стряпнёй, не спеша выспросил у неё всё, что мне было надо. Мимо.

Отправился дальше.  Прочесал несколько поселения  и, наконец, прибыл в селение Холодная Речка. Как будто остальные речки в этих краях были горячие. Посёлок как посёлок. Только большущий синеватый камень у кладбища, удивительно ровный и круглый, напоминает о древнем языческом капище  народа, который жил тут тысячи лет назад. О ХХ веке напоминал построенный в советские годы и заброшенный теперь сельмаг, весьма приличный по брежневским временам.

Здесь ещё теплилась не дачная жизнь. Пять постоянных жителей, одна церковь шестнадцатого века и старушка-смотрительница этой церкви, приезжавшая сюда на лето главным образом для того, чтобы ухаживать за этим памятником прошлого. Она трудилась на общественных началах. Церковь не действовала со времени её закрытия в 1930 году – слишком мало прихожан. Раз или два в год приезжает священник, но дело укрепления веры в народе это не улучшает. Поэтому церковь осталась памятником прошлого, принадлежащим министерству культуры, РПЦ даже не пыталась покушаться на строение, не приносящее дохода.

Счастливая смотрительница  открыла церковь, ключи от которой хранила у себя,  и рассказала о церкви,  и о побережье, на котором прожила  всю жизнь, т.е.  родилась, провела детство и юность, а в город переехала только когда появились внуки.  Она показала мне также рыбный амбар времён расцвета Соловецкого монастыря и жилой дом XIX-го века.

Эта хранительница древностей  и навела меня на нужного человека. После того, как я выслушал  рассказ о церкви и поселении, пожертвовал на починку храма божьего и наелся вкуснейшей ухи из местной форели, радушно сваренной для меня истосковавшейся по общению жительницей, настало время задавать вопросы.

- А как же! – воскликнула добровольная  служительница бога. – Было такое. Выбросило море человека - мальчишки его нашли – он и оказался лётчиком. Американским.

- Что за мальчишки?

- Наши, местные.

- Найти их можно?

- Трое их было. Один - Шкрябин звали – в лесу потом пропал. Говорили, утонул в болоте. Грибанов в город уехал – и с тех пор ни слуху, ни духу. А Толька Головачёв и по сей день тут живёт.

- А как его найти?

- Так он, поди, на острова уехал.

- Надолго?

- Кто  ж его знает! Они иной раз неделями там торчат. Рыбачат, стало быть.

Ждать неделю  не хотелось. Поэтому с помощью моего экскурсовода  я отыскал другого рыбака, согласившегося подбросить меня на остров, где обычно рыбачил Толька Головачёв. Это оказалось делом не трудным,  поскольку почтенная смотрительница, была, похоже, единственным человеком в посёлке, у которого не было моторки, ибо, как и у любого другого поселения в здешних краях, главная улица здесь - река. Всё здесь живёт вокруг воды  Домов, не имеющих выхода к реке,  почти нет. Правда, вдоль реки перед  домами имеются дорожки,  выложенные, как это, наверное, было в Новгороде в двенадцатом веке,  досками.  Но это вспомогательные пути сообщения. Как и на всём побережье. 

Лодочник оттолкнулся веслом от незамысловатого деревянного причала и, когда лодка оказалась на середине реки, рванул шнур пускача. Мотор взревел, словно был недоволен, что его покой потревожили из-за пустяка, и мы поплыли вниз по реке.  Большинство деревень в тутошних краях  расположены в стороне от моря,  на берегах рек, именами которых часто и названы. Поэтому, прежде, чем выйти в море, пришлось плыть по реке.                                                                                                                                                                                              Как ни странно, но на противоположном берегу кто-то купался, потому что  лето выдалось тёплое, и к его середине вода прогрелась до уровня речек в Срединной России. Хотя местные закалённые жители купаются,  даже если лето окажется холодным, словно женщины Прибалтики.

Цвет воды в реках здесь непонятного тёмно-бурого цвета, отдалённо напоминающего домашний  квас. Даже в море вода  светлеет только при удалении от берега. Местные, однако, пьют эту воду без опаски, хотя при мытье и стирке  эта вода, словно река Забвения  воспоминания, начисто смывает все моющие средства, а кожа рук обезжиривается, словно госказна, попавшая в руки мошенников. И ещё эта вода красится так здорово, что впору применять её для ловли взяточников.  Водоросли под нами,  похожие на выброшенную за ненадобностью размотанную рваную засвеченную  киноплёнку,  которую забыли сдать на серебро, колыхались таинственно-маняще, словно в ленте Тарковского.

В море вышли не сразу - вдоль берегов расположены острова. Здесь их называют по-шведски шхерами — скалами в море. Пока лодка пробиралась между островов, было ещё более-менее  терпимо. А вот когда  она выбралась на участок, не  защищённый  островами, ветер начал пробирать до костей, хотя до взаправдашнего моря было ещё далеко. Тем не менее, приливы и отливы тут чувствительные, а поскольку  море у берега мелкое, словно либеральные мыслители, лодки могут выйти в море только во время прилива. Здешние называют его, словно североамериканские индейцы,  "большая вода". Вернуться можно тоже только по «большой воде». Задержался  - будешь куковать в море до следующего прилива. Поэтому люди поступают проще -- отчаливают с утренним приливом, а возвращаются с вечерним. Или пережидают на островах.

 Островов  много. На некоторых имеются незамысловатые дощатые хижины с набором самого необходимого внутри  -- лежанка, стол, котёл, чайник и тому подобные  нехитрые предметы ещё более нехитрого быта совершенно не хитрых людей.  Вне зависимости от того,  кому они принадлежат, пользуются ими  на коммунистических началах все, кто сюда заберётся.  Здесь ночуют,  ждут хорошую погоду или прилив, просто  отдыхают за неимением средств отправиться куда-нибудь на Более Тёплые Острова. Но никто не считает себя обделённым судьбой. Провести денёк-другой на острове с котелком ухи – это и способ обеспечить себя и родню свежей, солёной, сушёной рыбой, и прекрасный досуг, оценить прелесть которого не могут те, кто летает на рыбалку за границу.  

Ловят здесь только сетями. Рыбаки из города, по привычке приехавшие сюда с  набором удочек, выглядят несколько странно. Продавать выловленную рыбу даже и не пытаются, поэтому насладиться ухой из местной форели или жаренной на костре камбалой можно только на месте. При этом прилавки  больших и малых торговых заведений ближайших городов завалены мороженой заморской рыбой.

На этих скалах понимаешь, насколько здешний мир далёк от нашего, и  как появились Соловецкие острова. Эти люди живут своей обособленной жизнью, сложившейся ещё в XV-XVI веках, когда  эти земли стали заселять новгородцы, чтобы  промышлять рыболовством, судостроением, солеварением.  Жители вольного города Новгорода, как шведы или англичане, не знали крепостного права.  Поэтому в их жизни меньше подлости, а в деревнях у домов нет заборов, или они «от честного человека».  Калитка не запирается. Часто не запираются и двери, потому что воров нет.  А старожилы вспоминают времена, когда на дверях не было и замков. В качестве охраны прислоняли к входной двери метлу – и все знали, что хозяев нет дома. Высоченные заборы только у небедных --  по местным, естественно,  меркам -- дачников. И то главным образом потому, что люди, которые нажили палаты каменные не трудами праведными, склонны и всех окружающих считать ворами.  В этих краях Время словно  замедляет свой бег.  Иногда прибывает кто-то из столицы и сообщает о смене царя. Или о смене общественного строя. После этого  меняет вывеска  на  волостном правлении, а всё остальное остаётся по-старому: люди продолжают жить своей повседневной жизнью -  рыбачить, ходить в лес по грибы, заготавливать продовольствие на зиму. Их «не колышат»  колебания курсов валют.

Здесь вообще всё другое.  Нет ни клещей, ни оводов, ни гнуса, в том числе двуногого. Во всяком случае, встречать не приходилось. Комаров, правда, полно. Но они  тоже другие. Огромные, толстые, неповоротливые, словно сочленённый венгерский автобус «Икарус», прибрежные  комары совершенно не похожи на злобных,  мелких,  коварных, хитрых и подлых городских вырожденцев. Особенно московских. Слишком долго пили эти твари кровь из московских князей и бояр, чтобы не стать такими же подлыми и мелкими, как и сами князяья. Московский комар залетит в ваше жилище, спрячется и будет ждать, пока все уснут, чтобы напасть на вас, как и положено гнусу, в четыре часа утра без объявления войны, насосаться вдоволь и улететь живым. При этом шума от него меньше, чем от самой совершенной российской подводной лодки. Его слышно, только если он садится на ухо, что бывает крайне редко. Эти кровопийцы предпочитают неслышно  подбираться к жертве со стороны ног, по каковой причине о нападении вы узнаёте только потому, что утром ноги начинают усиленно зудеть после того, как прекращает действовать обезболивание, с помощью которого они присасываются не чувствительно для жертвы. А на Побережье комары прут и садятся как попало, присасываться не спешат и гибнут сотнями.

Особенно чувствуется разница между свободными людьми и вчерашними холопами, когда, пообщавшись недельку-другую со свободными людьми, возвращаешься в «культурные» столицы и начинаешь общаться с потомками холопов, смердов и бар, которые тоже, в сущности, были холопами вышестоящего Начальства. Они ночуют на коврике в прихожке, чтобы первыми поздравить  Влиятельного Человека с днём рождения, а потом столь же резво спешат первыми же дать ему пинка в зад, когда он перестанет быть Влиятельным.  Ибо, как заметил ещё Салтыков-Щедрин, «У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!» А на побережье даже продавщица встретившейся на пути автолавки оказалась  начитанной, образованной женщиной. В этих отдалённых краях люди вообще  совершенно не захолустные. Им присуще  какое-то внутреннее достоинство, не всегда свойственное жителям столиц.

***

На одном из этих безымянных островов я и повстречал Тольку Головачёва, имевшего вид самого обычного среднепьющего человека. Он как раз собирался обедать, пригласил и меня. Подкрепились наиболее ходовой тут камбалой в жареном виде, которую запили местным самогоном, настоенным на бруснике. Народ в здешних краях ещё не потерял совесть настолько, чтобы губить соседей и свою душу добавлением в пойло куриного помёта.

Он словно ожидал возможности покаяться и сразу во всём сознался: да, было дело: нашли лётчика, взяли у него пистолет и фотографию. Мальцы совсем были, хотелось поиграть во взрослые игрушки. Думали поиграть и вернуть, а его мгновенно забрали приехавшие из города люди, и возвращать незаконно изъятые вещи стало боязно.

- Гадом буду – не хотели брать!

Судя по его взгляду, Толька Головачёв говорил правду: он может пропить вверенные ему казённые  средства, но мёртвых обворовывать не станет. Потому что у каждого человека есть Черта, которую нельзя переступать безнаказанно. 

- А где сейчас эти вещи?

- Пистолет Шкрябин взял с собой, когда в лесу пропал. А карточка у меня дома лежит.

И в сумерках вечернего прилива я уже держал в руках снимок совсем юной девушки, наглухо запаянный в нечто вроде бронестекла. Оставалось вернуться и послать сообщение в США, что след пропавшего самолёта найден.

Встреча с моей работодательницей  состоялась в Москве, в небольшой частной гостинице, самой дешёвой из числа возможных.  Передо мной сидела пожилая американка, более чем не похожая на пожилых седовласых американок с белыми зубами и румяными щёчками, которых нам показывают в дурилках про стиральный порошок. Кожа у неё на лице была совсем не гладкой. Наоборот, лицо было изрезано глубокими морщинами так, что казалось сшитым из отдельных кусочков кожи. Оно  скорее напоминало кожаный ножной мяч стоимостью в два твёрдых советских рубля, который вы гоняли в далёком-далёком детстве.  Или землю, потрескавшуюся под беспощадным солнцем Аризоны. Или жизнь авантюриста, пёструю, как лоскутное одеяло. Но, тем не менее, это была она, юная девушка со старого снимка, который был так удачно запаян, что  даже не пожелтел благодаря отсутствию кислорода. В подтверждение моей догадки из её глаз хлынули слёзы, словно неожиданный дождь на землю Аризоны.

ОНА ЕГО ЖДАЛА!!! – загорелось в моём мозгу, словно предупреждение о возгорании двигателя. Все эти долгие годы она надеялась, что он жив, валит лес где-нибудь в ГУЛАГе. Когда человек пропадает без вести, всегда есть надежда, что он жив. И вот эта надежда пропала. Точнее, я лишил её этой надежды.

До чего же подлый мирок сотворил Господь!  Мне сразу вспомнилась старая-престарая советско-французская  лента «Нормандия-Неман», где один французский лётчик говорит другому французскому лётчику, разбирая вещи третьего французского лётчика, сбитого накануне: «Тридцать писем – и все одним почерком!»

 К этому воспоминанию память подбросила рвссказ одного из тех, кто общался с  лётчиком Пауэрсом после уничтожения над территорией СССР самолёта-шпиона U-2, Когда стало известно, что его обменяют на Абеля, те из наших, кто с ним общался,  начали его поздравлять: мол, скоро вернётесь домой, к жене. А он весьма кисло усмехнулся и ответил: «Жене было бы лучше, если бы я остался у вас». Чтобы жена тем временем получала бы его зарплату. Потому что вышла замуж за него исключительно ради денег, поскольку вместо весьма приличных по тем временам 700 долларов, которые он получал в ВВС, он стал получать 2500 долларов. Нынче это всего лишь средняя зарплата в США, а   по тем временам умопомрачительные деньжищи.  

Вот так сляпана наша жизнь: те, кого ждут, не возвращаются, а те, в чьём присутствии близкие не больно-то и нуждаются, возвращаются целёхонькие.

Расстались мы по-дружески, успев даже попить кофе после того, как она перестала лить слёзы. Вышел я на улицу, заполненную вечно спешащим куда-то народом. Небо было голубым, по нему скользили легкие белые облачка. Прекрасные, словно девичьи мечты. Одно из них стремительно догонял реактивный самолет. Он в два счета нагнал облако, потом перегнал и скрылся, растаяв в голубизне неба без следа, поскольку воздух прогрелся даже на очень больших высотах настолько, что реактивные самолеты уже не оставляли следа и об их присутствии можно было судить лишь по гудению турбин. Пролетел, словно жизнь человеческая, о которой через мгновение все забудут.

Евгений Пырков