ДИВЕРСИЯ ПРОТИВ МАРКСИЗМА

 Статья 1

(начало)

В конце 50-х и начале 60-х годов прошлого века, форсированными темпами осуществлялась диверсия против марксизма. Здесь мы сошлёмся на свидетельства двух непосредственных участников и исполнителей этой диверсии – Ф.М. Бурлацкого и Г.А. Арбатова, которые оставили свои мемуары: (Фёдор Михайлович Бурлацкий. Вожди и советники. О Хрущёве, Андропове и не только о них…. Политиздат. М. 1990. Тираж 100 000 экз.С. 382. Цена 3 руб.) и (Георгий Аркадьевич Арбатов. Затянувшееся выздоровление (1953-1985 гг.). Свидетельство современника. Издательство «Международные отношения». М. 1991. Тираж 50 000 экз. С. 399. Цена 4 р. 50 к.).

Прежде всего, остановимся на терминах, фальсифицируя и манипулируя которыми, осуществлялась эта диверсия.

1. Социализм и коммунизм в узком и в широком смысле слова.
Социализм и коммунизм в узком смысле слова. Классики марксизма-ленинизма в то далёкое время иногда употребляли термины «социализм» и «коммунизм» для обозначения низшей и высшей фазы коммунизма (в узком смысле слова).
А в другом случае эти же термины употребляли в широком смысле слова для обозначения новой формации как таковой, в целом, без деления на низшую и высшую фазы этой формации. 
Как мы увидим ниже, именно манипуляция этими терминами и понятиями позволила фальсификаторам протащить мысль, что с построением социализма государство диктатуры пролетариата будто бы, выполнив свою историческую миссию, перерастает в общенародное государство. Для доказательства этой диверсии приводили те или иные высказывания Ленина и истолковывали их так, как было выгодно буржуазии.
Вот рассуждения Ленина на этот счёт:

«И здесь мы подошли к тому вопросу о научном различии между социализмом и коммунизмом…Политически различие между первой или низшей и высшей фазой коммунизма со временем будет, вероятно, громадно, но теперь, при капитализме, признавать его» (научное различие – БГ) «было бы смешно и выдвигать его на первый план могли бы разве лишь отдельные анархисты…Но научная разница между социализмом и коммунизмом ясна. То, что обычно называют социализмом, Маркс назвал "первой" или низшей фазой коммунистического общества….Великое значение разъяснений Маркса состоит в том, что он последовательно применяет и здесь материалистическую диалектику, учение о развитии, рассматривая коммунизм как нечто развивающееся из капитализма. Вместо схоластически-выдуманных, "сочиненных" определений и бесплодных споров о словах (что социализм, что коммунизм), Маркс дает анализ того, что можно бы назвать ступенями экономической зрелости коммунизма».

ПСС, т. 33, стр. 98

Из приведенных рассуждений Ленина чётко становится ясным, что когда-нибудь политическое различие между социализмом и коммунизмом будет громадным (и почти сто лет спустя, мы сегодня видим громадность этих различий). 

Но при капитализме, говорит Ленин, выпячивать на первый план это различие было бы смешно. Это было бы схоластикой, спором о словах: что есть социализм, а что есть коммунизм. 

Именно по этой причине, не делая научных различий между этими словами, и Ленин, и Сталин в своих выступлениях и даже письменных статьях слова «социализм» и «коммунизм» в одном случае (в узком смысле слова) употребляли для обозначения низшей или высшей фазы коммунистического общества, а в другом (в широком смысле слова) – эти же самые термины употребляли для обозначения новой общественно-экономической формации, взятой в целом, без деления на высшую и низшую фазы. Всё это вытекает не из отдельной фразы или отдельной статьи, а из марксистского учения в целом, то есть не из буквы, а из духа марксизма.

Всё это и до сих пор вызывает страшную путаницу и даёт возможность извратителям марксизма, как прошлым, так и нынешним, буквально истолковывая ту или иную фразу Ленина и Сталина, манипулировать понятиями, одевать оппортунизм в марксистские фразы, подстраивать оппортунизм под марксизм, искажать марксизм. Сегодня, как и прежде, стоит задача в восстановлении истинного учения марксизма-ленинзма о государстве. Для этого придётся приводить множества цитат из собственных сочинений Ленина. Но иначе невозможно доказать то или иное положение, которое сплошь и рядом искажается. 
2. Марксов переходный период от капитализма к коммунизму в узком и широком смысле слова.
Извратители марксизма, используя то или иное высказывание классиков марксизма-ленинизма, пытаются доказать, что марксов переходный период – это период от капитализма к социализму, который заканчивается с построением социализма. То есть, употребляют это понятие в узком смысле слова

Мы же будем доказывать, что во всех случаях, даже тогда, когда классики марксизма говорили о переходном периоде от капитализма к социализму, то и в этом случае они под «социализмом» понимали новый общественный строй, взятый в целом, в широком смысле слова. У классиков можно встретить выражение «социализм – есть уничтожение классов». Спрашивается, можно ли эту фразу понимать буквально? Можно ли предположить, что классики марксизма предполагали уничтожение классов на низшей фазе коммунизма?

Можно ли предположить, что, говоря в 1936 году о построении социализма, Сталин при этом полагал, что уже уничтожены классы? Почему же тогда он постоянно говорил об обострении классовой борьбы?

Нет, и ещё раз нет!

То содержание, которое классики вкладывали в понятие переходного периода, не вытекает из той или иной отдельной фразы, не вытекает даже из целой речи или статьи. Это содержание вытекает из всего учения марксизма о классах, классовой борьбе и государстве.

Классы отмирают не ранее, нежели созреют для этого экономически е условия. А эти последние созреют только при той высокой ступени производительности общественного труда, когда исчезнут различия между городом и деревней, между умственным и физическим трудом.

Других толкований основ отмирания классов в марксизме нет. Всё иное является извращением марксизма.

Поэтому, во всех своих дальнейших рассуждениях мы будем говорить о переходном периоде в широком смысле слова – периоде от капитализма до высшей фазы коммунизма, до бесклассового общества. В широком смысле слова марксов переходный период целиком включает в себя низшую фазу коммунистического общества, то есть весь период социализма. А поскольку это так, то на протяжении всего переходного периода, в том числе на протяжении всего периода социализма, неизбежно сохраняется классовая борьба, сохраняется вопрос «кто кого?», следовательно, неизбежно должна сохраняться диктатура пролетариата.
3. Государство, страна, общество. 
Во времена хрущёвцев-брежневцев тихим, незаметным, ползучим способом произошёл постепенный отказ от классового содержания термина «государство». Слова «страна», «общество», «государство» – стали употребляться как синонимы, как тождественные понятия. Этим самым вносилась путаница. Затушёвывался, маскировался тот факт, что при социализме (который в 1970-х годах называли «развитым»), сохраняется неизбежно классовая борьба, по-прежнему сохраняется вопрос: «кто кого?». Скрывался тот факт, что при определённых условиях, при новой расстановке классовых сил, вполне возможна реставрация капитализма, что, собственно, и произошло. А по сему, на всём этапе социализма рабочий класс должен сохранять свою диктатуру, вплоть до бесклассового общества, вплоть до отмирания самого государства.

4. О государственности в коммунистическом обществе
Г. Арбатов в своей книге говорит о том, что из сталинских идей следовало, что государство останется и при коммунизме.
Мы утверждаем, что это ложь, искажение, извращение смысла, манипуляция словами, терминами, понятиями. Одним словом – диверсия! У Сталина подобного нет. А Ленин собственноручно переводит с немецкого «Критику Готской программы» и даёт разъяснение следующим словам Маркса: 

«Вопрос ставится затем так: какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям. На этот вопрос можно ответить только научно… Программа не занимается ни этой последней (революционной диктатурой пролетариата – БГ), ни будущей государственностью коммунистического общества».

И Ленин разъясняет:

«Ясно, что это – упрёк; это ясно из следующей фразы: программа «занимается старой демократической дребеденью…, а не вопросами революционной диктатуры пролетариата и государственностью коммунистического общества…»

«Но дальше Маркс говорит о «будущей государственности коммунистического общества»!! Итак, даже в «коммунистическом обществе» будет государственность!! Нет ли тут противоречия? 

Нет:

Государство нужно буржуазии		I		– – в капиталистическом обществе государство в собственном смысле
Государство нужно пролетариату		II		– – переход (диктатура пролетариата): государство переходного типа (не государство в собственном смысле)
Государство не нужно, оно отмирает		III		– – коммунистическое общество: отмирание государства

Полная последовательность и ясность!!
Иначе:
 

I – демократия только для богатых и для маленькой прослойки пролетариата. [Бедным не до неё!]		I – демократия лишь в виде исключения, никогда не полная…
II – демократия для бедных, для 9/10 населения, подавление силой сопротивления богатых		II – демократия почти полная, ограниченная только подавлением сопротивления буржуазии
III – демократия полная, входящая в привычку и потому отмирающая, уступающая место принципу: «каждый по способностям», каждому по потребностям»		III – демократия действительно полная, входящая в привычку и потому отмирающая… Полная демократия равняется никакой демократии. Это не парадокс, а истина!

(Ленин. Государство и революция. ПСС, т. 33, стр. 176-181)

Вот о какой государственности при коммунизме говорили Ленин и Сталин. А Куусинен вместе с Бурлацким и Арбатовым, осознанно или неосознанно, но в любом случае, выражая интересы возрождающейся буржуазии в СССР, исказили, ошельмовали марксистское учение о государстве, осуществили диверсию. 

Мелкобуржуазные демократы, эти якобы социалисты и коммунисты (в том числе П.Н. Симоненко и Г.А. Зюганов), заменяющие классовую борьбу мечтаниями о соглашении классов, представляют себе и социалистические преобразования мечтательным образом, не в виде свержения господства эксплуататорского класса, а в виде мирного подчинения в парламенте меньшинства понявшему свои задачи большинству. Эти мелкобуржуазные утопии, неразрывно связанные с признанием надклассового «общенародного» государства, приводили на практике и приводят к предательству интересов трудящихся классов. Маркс всю жизнь боролся с этим мелкобуржуазным социализмом, вновь возрождённым, вначале хрущёвцами-брежневцами, а затем КПРФ и КПУ. Свержение господства буржуазии возможно только со стороны пролетариата, как особого класса, экономические условия существования которого подготовляют его к такому свержению. В то время как буржуазия раздробляет, распыляет крестьянство и все мелкобуржуазные слои, она сплачивает пролетариат, – в силу экономической роли его в крупном производстве.

Чрезвычайно важны также те рассуждения Ленина, когда он комментирует место из «Критики Готской программы», посвящённое экономическому анализу будущего общества:

«Маркс критикует здесь (с. 565-567) лассалевскую идею «неурезанного трудового дохода», показывает необходимость вычета фонда покрытия снашиваемой части средств производства, резервного фонда, расходов на управление, на школы, на санитарии и т.д.».

«В собственность отдельных лиц не может перейти ничто кроме индивидуальных предметов потребления» (567). «Но что касается распределения последних между отдельными производителями, то здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество в другой» (567). Это равенство права предполагает неравенство, неравенство на деле, неравенство между людьми, ибо один силён, другой слаб и т.п. (индивиды «не были бы различными индивидами, если бы не были неравными» (567), – один будет получать больше другого)»

«Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит, после долгих мук родов, из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества».		Итак: I «долгие муки родов» II «первая фаза коммунистического общества» III «высшая фаза коммунистического общества»
«На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидуумов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, – лишь тогда можно, будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: «Каждый по способностям, каждому по потребностям!»» * (567).		!!! !!! !!! !!! !!! !!!
Итак, здесь ясно, отчётливо, точно различаются две фазы коммунистического общества:
низшая («первая») — распределение предметов потребления «пропорционально» (567) количеству труда, доставленного каждым обществу. Неравенство распределения еще сильно. «Узкий буржуазный горизонт права» еще не вполне превзойден. Это N В!! С (полубуржуазным) правом явно не вполне еще исчезает и (полубуржуазное) государство.  Это N o t a В е п е!!		Тоже форма принуждения: «не работает, так не получит и есть» N В
«в ы с ш а я» — «каждый по способностям, каждому по потребностям». Когда это возможно? Когда (1) исчезнет противопожность умственного и физического труда; (2) труд сделается п е р в е й ш е й ж и з н е н н о й п о т р е б н о с т ь ю (N В: привычка трудиться станет нормой, без принуждения!!); (3) производительные силы высоко разовьются и т. д. Явно, что полное отмирание государства возможно лишь на этой высшей ступени.		Работа стала потребностью, нет принуждения никакого

  ДИВЕРСИЯ ПРОТИВ МАРКСИЗМА Статья 1

(Окончание.  

5. Бюрократия в узком и широком смысле слова.

Во времена хрущёвцев-брежневцев термин «бюрократия» употреблялся в узком смысле слова. Под бюрократом понимали отдельного конкретного чинушу, волокитчика, трусливого советского начальника, который боится всего нового, ничего самостоятельно не делает без указки начальства. Собирательным образом, олицетворением такого бюрократа был образ Огурцова в исполнении артиста Игоря Ильинского. Читателей и кинозрителей подводили к такому пониманию, что-де бюрократ – это нечто трусливое и заскорузлое, что стоит только заменить этого волокитчика смелым молодым энергичным руководителем, как всё станет хорошо, с бюрократом (и бюрократизмом), путём критики и самокритики будет покончено. Это были иллюзии. В этом таился обман масс.

Под термином «бюрократия, бюрократизм» в широком смысле слова мы будем понимать целую систему, способ управления обществом, путём привлечения особого отряда чиновников, которые только за это управление и получают заработную плату. Именно это имел в виду Маркс, когда говорил, что собственностью бюрократии является самое государство. То есть, мы видим, что понятия «государство» и «бюрократизм» – неотделимы друг от друга. Следовательно, бюрократия – это понятие классовое. Сколько будет существовать государство как аппарат насилия, аппарат принуждения, – столько же будет существовать и бюрократия. Следовательно, бюрократия экономически заинтересована в сохранении института государства на веки вечные, под любыми предлогами, под любыми названиями, например, назвав государство общенародным.

Только рабочий класс, только диктатура пролетариата заинтересованы в уничтожении всякого государства, в том числе и государства пролетарского. В уничтожении – путём поголовного привлечения трудящихся к управлению делами общества. Причём, эту функцию управления трудящиеся осуществляют бесплатно! В свободное от основной работы время, по формуле: шесть часов работы на производстве и два часа (это в качестве примера) на управление. А когда все трудящиеся поголовно участвуют в управлении делами общества, то надобность в специальных отрядах чиновников отпадает. И сама бюрократия, сами чиновники, в том числе и советские чиновники, прекрасно понимают, что диктатура пролетариата приведёт к отмиранию государства, отмиранию чиновничества, отмиранию бюрократии. Именно с целью самосохранения себя как класса (слоя или прослойки) из замшелых кладовых прошлых веков на свет божий вновь было вытащена теория так называемого «общенародного» государства. Теория битая и перебитая и Марксом и Лениным. Но эта теория вновь и вновь будет возникать каждый раз, когда чиновники почувствуют угрозу своему собственному существованию. Чиновники наймут писак, подобных Ф.М. Бурлацкому, которые, извращая и опошляя марксизм, приведут тысячи доказательств того, что в развитом социалистическом обществе государство якобы стало выражать интересы всего народа, государство якобы стало общенародным. Теперь уже начинают обожествлять социалистическое государство, поклоняться ему, делать из него «священную корову», фетиш, доказывать, что управление государством – дело особой касты посвящённых. А «кухарок» спишут на «утопизм» Ленина.. Тем более, что Ленин в своё время предупреждал, что рабочие должны научаться бороться против своего собственного пролетарского государства.

Свою работу «Государство и революция» Ленин начинает следующими словами:

«С учением Маркса происходит теперь то, что не раз бывало в истории с учениями революционных мыслителей и вождей угнетенных классов в их борьбе за освобождение. Угнетающие классы при жизни великих революционеров платили им постоянными преследованиями, встречали их учение самой дикой злобой, самой бешеной ненавистью, самым бесшабашным походом лжи и клеветы. После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для «утешения» угнетенных классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное острие, опошляя его. На такой «обработке» марксизма сходятся сейчас буржуазия и оппортунисты внутри рабочего движения. Забывают, оттирают, искажают революционную сторону учения, его революционную душу. Выдвигают на первый план, прославляют то, что приемлемо или что кажется приемлемым для буржуазии». 

(ПСС, т. 33, стр. 5)

А теперь в эту цитату вместо слова «Маркс» подставим слово «Ленин» и мы увидим, что именно то же самое происходило с учением Ленина при хрущёвцах-брежневцах, которые пытались превратить Ленина в безвредную икону, мессию, канонизировали его, славословили на каждом углу для «утешения» и одурачивания трудящихся масс, выкинув революционное содержание его учения, его революционную сторону, его революционную душу. Путём подтасовок и манипуляций хрущёвцы-брежневцы и их наёмные писаки прославляли у Ленина то, что было приемлемо для этих мелкобуржуазных деятелей.

К сожалению, и в наши дни находятся горе-теоретики, которые на каждом углу величают сами себя марксистами, иногда прославляют Ленина, но в то же время сокрушаются, что-де Ленин жил давно, и поэтому, дескать, не всё из Ленина применимо сегодня. Эти ррреволюционеры пишут буквально следующее:

«Убедительно просим наших товарищей не злоупотреблять цитатами из работ (писем) классиков марксизма – ленинизма как постулатов «коммунистической библии» без учета их взаимосвязи с политической обстановкой и временем, когда эти работы, (письма) были писаны. КПСС – овские идеологи тоже цитировали Маркса, Энгельса, Ленина (сегодня это делает КПУ), но вели народ и партию в обратную сторону от коммунистического общества».

Особенно в этом письме умиляет то, что цитаты из классиков называют «коммунистической библией». Но оставим эти высказывания на совести этих товарищей.

6. Народ, демократия

Пожалуй, более всего спекуляций происходит с понятиями «народ» и «демократия». Марксист в понятие «народ» вкладывает тот смысл, что «народ» есть не безликая масса, что «народ» всегда состоит из сословий, классов, групп, слоёв, прослоек. Что нет резко очертанных границ между этими слоями и прослойками. Что всюду мы наблюдаем переходные, промежуточные этапы. Что каждый слой – есть переходное состояние, развивается из предыдущего, несёт в себе как остатки прошлого, так и ростки нового.

То же самое с понятием «демократия». Ленин разъясняет, что демократия бывает рабовладельческой, феодальной, буржуазной и пролетарской. Что демократия – это государство, признающее принцип подчинения меньшинства большинству. Что на высшей фазе, при полном коммунизме государство, а вместе с ним и демократия, отомрёт, но принцип подчинения меньшинства большинству останется. Что полной демократии в природе не существует. Чем более демократия становится более полной, тем более она отмирает. Что полная демократия равняется никакой демократии. Что «чистая» демократия, «полная» демократия – это вздор, это специальные, осознанные выдумки буржуазии или же «тоже марксистов», искажающих эти взгляды, не потрудившихся изучить взгляды классиков по данному вопросу.

***

После такого предисловия и такого толкования терминов возвратимся к вышеупомянутым книгам.

Ф. Бурлацкий рассказывает о том, что в 1958 году Отто Вильгельмовичу Куусинену, старейшему члену партии и работнику Коминтерна, было поручено Центральным Комитетом КПСС руководство подготовкой учебника по основам марксизма-ленинизма. В состав авторского коллектива был включён и Бурлацкий, сотрудник одного из журналов.

Во время уже первой встречи состоялся следующий диалог.

О.В. Куусинен: «…А как вы думаете, нужно нам сохранять диктатуру пролетариата, когда мы уже построили социалистическое общество? Или нам нужен переход к какому то новому этапу развития государства?»

(стр. 37 названной книги Ф. Бурлацкого)

Бурлацкий: «…мне кажется, что диктатура пролетариата не нужна в нашей стране. Она должна быть преобразована. Процесс этот, собственно, уже едёт, и задача в том, чтобы его сознательно ускорить».

О.В. Куусинен: «…Но вот вопрос: во что она эта диктатура, преобразуется?»

Ф. Бурлацкий: «Я думаю, в государство народа, а не одного класса, в советскую демократию».

О.В. Куусинен: «…именно, но, может быть, общенародное государство? Маркс когда-то критиковал лозунг «народное государство». Но это было давно и, кроме того, относилось совсем к другому государству. Лассаль рассчитывал заменить юнкерскую буржуазную власть на государство народное. Это было иллюзия. Это был обман. Но совсем иное дело сейчас у нас, когда диктатура пролетариата свою историческую роль уже сыграла».

Ф. Бурлацкий: «Так в этом духе и нужно написать свою главу для учебника?»

О.В. Куусинен: «Именно, именно, в этом духе. Надо обосновать это теоретически. Надо взять у Ленина: для чего и почему необходима диктатура пролетариата – и доказать, что сейчас она уже не нужна».

Ф. Бурлацкий: «Речь идёт только о теории или также о практике? … Имеется ли в виду внести какие-либо крупные изменения в политическую систему?»

О.В. Куусинен: «… именно. Вначале теория, а потом и практика» 

(Там же, стр. 38)

Далее Ф. Бурлацкий повествует о том, что тут же возник вопрос о его привлечении к составлению для ЦК КПСС Записки «Об отмене диктатуры пролетариата и переходе к общенародному государству».

О.В. Куусинен дал согласие: «… и к записке тоже. Но главное, надо поднять все работы Ленина, надо восстановить истину, чтобы обосновать общенародное государство».

«Её действие, – продолжает Ф. Бурлацкий о Записке, – было подобно взорвавшейся бомбе. Подавляющее большинство руководителей не только отвергло эту идею, но пришло в страшное негодование. Куусинен же только посмеивался одними глазами: как опытный аппаратчик, он предварительно согласовал вопрос с Хрущёвым и получил его надёжную поддержку». (Вот где собака зарыта! Куусинен заблаговременно заручился поддержкой не шибко грамотного Хрущёва – БГ)

«Мы присутствовали в кабинете Куусинена в тот момент, когда он выслушивал замечания некоторых руководителей по поводу Записки. Отто Вильгельмович держал трубку внутреннего телефона так, что мы могли слышать его собеседника.

– Отто Вильгельмович! — кричала трубка.— Как же так! Что вы тут написали! Зачем же так извращать! Ленин считал диктатуру пролетариата главным в марксизме. А вы тут нам подсовываете какие-то новые цитатки Ленина, о которых никто и не слышал...

– Та, та, именно, не слышали. Не слышали потому, что эти очень важные высказывания Ильича держались под спудом. Вы знаете, наверное, что и сейчас еще многие работы Ленина не опубликованы.

– Не знаю. Не слышал. Нас учили совсем другому марксизму,— пробасила трубка и легла на рычаг.

– Та, та, это верно,— заметил Отто Вильгельмович, обращаясь к нам,— его учили совсем другому. Боюсь, что даже преподаватели в торговом техникуме, который он кончил, могли не знать этих высказываний Ленина.

Тут снова зазвонил внутренний телефон.

– Я вас слушаю,— как обычно, вежливо произнес Куусинен.

Но трубка молчала еще какое-то время и наконец взорвалась женским криком. Потом выяснилось, что это была Фурцева, секретарь ЦК и будущий министр культуры.

– Как же вы могли, Отто Вильгельмович, покуситься на святая святых – на диктатуру пролетариата! Что же будет с нашим государством, с нашей идеологией, если мы сами будем раскачивать их основы?!

– Думаю, государство и идеология станут еще крепче, – бодро отвечал наш старик.– В самом деле, если государство стало всенародным и сохранило при этом руководство рабочего класса, то от этого оно, конечно, только выиграло, а не проиграло, и при этом никто не сможет оправдывать расправу с вами, со всеми нами ссылкой на диктатуру пролетариата!

– Ну, знаете, это вы уж слишком! На кого вы намекаете? У нас сейчас коллективное руководство, и никто никого не собирается сажать!

Вот именно, вот именно,— обрадовался Куусинен.– Коллективное руководство — это и есть прямой переход к социалистической демократии.

– Нет, Отто Вильгельмович. Меня вы не убедили! И никого не убедите. Так что я бы вам посоветовала отозвать свою Записку, пока еще не поздно. Пока еще не состоялось обсуждение.

– Не поздно,– промямлил Отто Вильгельмович с легкой издевкой.— Никогда не поздно восстановить истину. Что касается обсуждения, то я почему-то думаю, что к этому времени вы сами пересмотрите свою позицию...

– Никогда! Ни за что! Я эту диктатуру, можно сказать, всосала с молоком матери и буду стоять за нее на смерть!

– Ну зачем насмерть? Это же вопрос теории. Посмотрим, обсудим и коллективно решим.

Куусинен оказался прав. Ни один из его оппонентов даже не рискнул высказаться против Записки, когда происходило обсуждение. К этому времени все уже знали, что Первый – за и что он рекомендовал включить идею общенародного государства в Программу партии, что и было впоследствии поручено мне». (Понятно, что партийный бюрократ и чиновник ради своего собственного самосохранения не рискнёт высказаться против начальства – БГ)

Мы говорили с Отто Вильгельмовичем о том, как в результате нового взгляда на наше государство будет изменена вся политическая система на принципах демократии. О том, что будут созданы прочные гарантии против режима личной власти, о том, что появятся новые политические институты общественного самоуправления».

(Там же, стр. 41-42)

(В следующих статьях, предлагаемых читателю, написанных в 1980-1988 гг., мы увидим, как Ф. Бурлацкий изворачивался и выворачивался наизнанку, как он искажал цитаты Ленина, истолковывал их так, чтобы угодить своему начальству и удержаться на плаву – БГ)

А теперь обратимся к книге Г. Арбатова, который так же принимал участие в работе над тем же учебником «Основы марксизм-ленинзма». В своих мемуарах Г. Арбатов выглядит солиднее по сравнению с самовлюблённым и хвастливым до неприличия Ф. Бурлацким. Но одновременно, более тоньше, более замаскированнее и, тем самым, опаснее.

Г. Арбатов пишет:

«Эта же линия была продолжена при рассмотрении вопроса о диктатуре пролетариата.

В частности, была фактически отвергнута сталинская догма о том, что вопрос о диктатуре пролетариата — это главное в ленинизме». (Лукавит здесь Арбатов. Никакая это не сталинская догма, а широко известное высказывание Ленина о том, что марксистом может называться лишь тот, кто признаёт классовую борьбу до признания диктатуры пролетариата. И что на этом оселке проверяется отличие марксистов от либералов – БГ)

«Правда, сделано это было сообразно правилам того времени, без прямой полемики со Сталиным. Но было прямо сказано, что главное в марксизме — это учение о всемирно-исторической миссии рабочего класса, что фактически перечеркивало одну из основных сталинских догм. Далее, само понятие диктатуры пролетариата объяснялось отлично от традиционного, с перенесением акцента со слова «диктатура» на слово «пролетариат» (в этом и состоит суть того, что оппортунизм одевается в марксистские одежды – БГ), «власть рабочего класса, опирающегося на народные массы, причем говорилось о возможности появления «новых форм народовластия» (для оппортуниста главное отказаться от диктатуры пролетариата. А новых форм народовластия можно придумать великое множество – БГ), «которые могут возникнуть из более широких, чем прежде, общественно-политических союзов, и о том, что они предполагают самое широкое развитие демократии. И наконец, упор делался на исторически преходящий характер этого явления». (Последняя фраза Арбатова под «исторически преходящим явлением» имеет ввиду диктатуру пролетариата. Как же им все хотелось под любым пердлогом, под любыми красивыми фразами расправиться с диктатурой пролетарита, объявить её временной, объявить её миссию законченной – БГ)

«В ходе дискуссий в творческом коллективе возник вопрос: когда партия должна сказать, что диктатура пролетариата в нашей стране исчерпала свою историческую миссию? Куусинен склонялся к мысли, что это надо было сделать тогда же, когда было сказано, что в СССР «капиталистические элементы ликвидированы» и «социалистический уклад в экономике является безраздельно господствующей и единственно командующей силой во всем народном хозяйстве» (так Сталин говорил в докладе на XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 г.)». (А подумал ли Куусинен, а вместе с ним и Арбатов о том, до каких границ дошли бы гитлеровцы, откажись страна от диктатуры пролетариата в 1934 году? Мы не забыли и того, как Отто Лацис разглагольствовал о том, что СССР мог бы и без колхозного строя выстоять в Великой Отечественной войне. – БГ).

«И уж тем более это надо было сказать после войны, которая показала единство народа и партии». (Для марксиста не существует понятия «народ» как единого целого. Для марксиста тот или иной народ всегда состоит из определённых классов, между которыми идёт борьба. Среди «народа» в каждый данный момент есть классы старого общества, классы отмирающие и классы – восходящие. – БГ) 

«Такое заявление, подчеркивал Куусинен, имело бы громадное значение, особенно для братских партий, показало бы им исторические пределы действия диктатуры пролетариата». (Как же им хотелось поскорее увидеть эти самые исторические пределы диктатуры пролетариата, как же она мешала им пожить на широкую ногу! Есть положение, есть деньги, есть возможность шиковать, а тут эта самая диктатура пролетариата, как путы на ногах. Ату её! – БГ). 

«Но впервые об этом сказано было на XXII съезде партии, когда была принята новая Программа КПСС. Инициативу здесь проявил тот же Куусинен, направивший соответствующую записку в ЦК КПСС». А в учебнике была сделана попытка подвести к этой идее. Прежде всего тем, что была возрождена (при Сталине о ней постарались забыть) и акцентировалась тема отмирания государства в ходе строительства нового общества. В противовес сталинским идеям о функциях социалистического государства (из которых был сделан вывод, что государство останется и при коммунизме) в учебнике было сказано, что «международные условия, играющие, вообще говоря, важную роль, не могут, однако, отменить те внутренние процессы, которые ведут к отмиранию государства». И далее: «Развитие и совершенствование социалистической демократии... представляет собой путь, на котором государственность естественно преобразуется в коммунистическое общественное самоуправление». А в последней главе книги отвергается всякая возможность сохранения государства при коммунизме, четко обосновывается отмирание всяческого принуждения и несвободы.

Эта заключительная глава книги представляла собой смелый по тем временам выход за рамки привычных схем и шаблонов, чисто человеческий взгляд на то, как марксисты представляют себе будущее общество, где будут созданы достойные человека условия существования. Куусинен придавал большое значение этим главам: он уже тогда лучше других видел, насколько важно, необходимо очистить облик социализма от толстого слоя налипшей в годы культа личности скверны.

Коренной, центральной проблемой Куусинен при этом считал развитие социалистической демократии. Возможно, и по той причине, что после реформ 1953—1954 годов дела в экономике шли, как всем тогда казалось, неплохо, и партия, общественность не испытывали серьезного беспокойства. В одной из бесед с глазу на глаз (он предпочитал критиковать тех, с кем работал, наедине, а в тот раз разнес очередной вариант главы о периоде перехода к коммунизму, которую заставил меня переделывать несколько раз) Отто Вильгельмович сказал, что считает недопустимым относиться формально, как к чему-то второстепенному к вопросу о демократии, он счел, что в тексте дал себя знать такой формализм. Теперь, заметил он, когда мы нашли ключ к другим проблемам, от успехов в развитии демократии зависят судьбы социализма и коммунистического движения, притягательная сила наших идей на Западе. Современному западному рабочему — эту мысль он повторял не раз — легче простить нам бедность, хозяйственную неумелость, чем репрессии и произвол.

В этой связи не могу не привести еще один отрывок из воспоминаний А. С. Белякова:
«Где-то в начале 1962 года, когда мы работали над вторым изданием учебника, я рассказал Куусинену, — пишет он, — как у Сталина возникла идея решения ЦК по журналам «Звезда» и «Ленинград», где подверглись резкой критике Ахматова, Зощенко и другие (знал об этом от Жданова А. А., референтом которого работал в 1947— 1948 гг.). На одном из заседаний Политбюро Сталин тогда сказал, что сотрудничество в рамках антигитлеровской коалиции с США и Англией привело к тому, что у «нас пошли разговоры о демократии», появились «вольные стишки», надо «крепко ударить по этому». 

Куусинен, внимательно выслушав, заметил: «То, что после войны ждали каких-то шагов в сторону развития демократии, было естественным. Народ долго воевал, доказал свою преданность Родине, все мечтали о новой жизни после войны. Это, повторяю, естественные и понятные чувства, за ними скрывались серьезные и оправданные надежды, их надо было учитывать».

Заключил он эту беседу многозначительным замечанием: «Социализм означает мир — это, я думаю, мы доказали. К сожалению, нам еще не удалось доказать, что социализм означает еще и демократию». (Эти слова были сказаны где-то в начале 1962 г.)» 
(Вот так мелкобуржуазный деятель извращает марксистское учение, не делая различия между демократией буржуазной и демократией пролетарской, демократией социалистической – БГ)

«Мне, как и Белякову, не раз приходилось слышать от Куусинена такие рассуждения. И еще одно его любимое высказывание, вошедшее потом в последнюю из произнесенных Куусиненом речей — на февральском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС: «Социалистическая демократия — это такой цветок, который не растет в тени культа личности». 

(Стр. 374-377 названной книги Г. Арбатова)

***

В последующих статьях, предлагаемых читателю и написанных в 1980-1988 гг., мы покажем, как осуществлялась диверсия не только со стороны названных авторов, но и руководством КПСС и руководством страны в целом. Мы не будем в эти статьи, в которых много наивного, вносить изменения, чтобы не пытаться выглядеть красивее. Тридцать лет назад, при тотальной, всеобъемлющей клятве руководства КПСС в верности марксизму, у автора этих строк были иллюзии, что-де были допущены ошибки в теории, неверно истолкованы те или иные места из Ленина. Тогда, тридцать лет назад, для автора целенаправленная диверсия ещё так явно не просматривалась, тем более, что речь, в основном, шла о 1960-х годах.

06.09.2010

Источник

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Потерянный век России?

Текст: Александр Сабов 27.04.2009, 

28 апреля состоится презентация серии книг Федора Бурлацкого "Вожди и советники - от Хрущева до Ельцина".
Ни в своей политической публицистике, ни тем более в политической науке Федор Михайлович Бурлацкий никогда не прибегал к псевдонимам.  Во-первых, легко узнаваемый стиль - живой язык в сочетании с академическим мышлением  - не позволил бы ему спрятаться ни от читателей, ни от властей предержащих. Во-вторых, что за смысл прятать свое лицо от тех, к кому как раз и пробуешь достучаться? Тут уж, чем прямей,  тем доходчивей, но тем выше и риск: однажды Бурлацкого "замолчали" на целых десять лет,  благодаря этому он сел писать книги.
 И вот полувековой итог, который только что подвело издательство "Собрание", выпустив подряд семь книг Ф. М. Бурлацкого.  Это и биографии выдающихся государственных деятелей  разных стран и эпох, и тщательно отобранная публицистика, и политические проекты, и выступления с публичных трибун дома и за рубежом. Протяженность дат - с 1952-го по 2009-й. "Но мои книги вместили в себя только ХХ век.  Я бы так и определил их основную тему: реформация, или потерянный век России. Если согласитесь, возьмите эти слова заголовком для нашего интервью".
- Не соглашусь, - ответил я, - думаю, что и редакция не согласится. Вопрос по существу:  почему в начале 90-х годов, когда  у вас был шанс создать, а может, и возглавить первую в России оппозиционную партию, вы им не воспользовались? Что тут могло претить вам, убежденному социал-демократу?
- Идейно ничего не претило, претила личная позиция: я же реформатор, а не революционер.
Три толчка
Российская газета: Из вашей автобиографической повести с изумлением узнал: родители назвали вас в честь Фридриха Энгельса.   Но тогда почему же вы - Федор?  И когда вы осознали, что значило для вас такое крещение?
Федор Бурлацкий: В моей жизни были  три толчка, которые, думаю, и привели меня на выбранный путь. Первый, самый сильный, исходил от мамы.  Это была необыкновенная женщина, красная партизанка, которая ходила в разведку в костюме цыганки и прятала в косе одноствольный пистолет, чтобы застрелиться в случае, если попадет в руки белополяков. Надежда Крупская назвала ее "одной из первых ласточек революции".   Мама, кстати, порой называла меня Фридом, но в нашей московской среде я, конечно,  стал Федором. С детства я знал все революционные песни, одну из них даже вставил в доклад Хрущева о программе партии: "Мы кузнецы, и дух наш молод…" Но от мамы же пришел и первый импульс антисталинизма, хотя она старалась не говорить о том, что заставило ее выйти из сталинской партии.
Второй толчок - это уже в 23 года, когда был аспирантом в Институте государства и права.   Однажды попал на квартиру к старому большевику со странной фамилией Лонгин Федорович Герус. Он был из ставропольских казаков, участвовал в революции 1905 года, бежал в Америку, вернулся, стал преподавателем английского языка. Дома у него была целая библиотека   запрещенных книг и стенограмм партийных съездов. Я запоем читал все это. Помню, как потрясло меня выступление Каменева с трибуны  партконференции  1925 года: он говорил о культе личности, о диктатуре одного человека, которые приведут к  страшным репрессиям, и коммунизм погибнет. Так я стал  убежденным антисталинистом.
РГ: Это еще при жизни Сталина?
Бурлацкий: Да, диссертацию я защитил в 51-м, затем два года работал в президиуме Академии наук. В то раннее послесталинское время уже активно велся поиск новых людей, которые могли бы поддержать линию Хрущева, придти на смену сталинским кадрам. Меня  привлекли в штат журнала "Коммунист".
РГ: Так это и было третьим толчком?
Бурлацкий: Нет-нет, он случился гораздо позже. В 1956 году пятьсот человек  из различных партийных учреждений, главным образом из печати, были усажены на теплоход "Победа" и проехали от Одессы до Ленинграда. Это был первый такой массовый выезд советских людей за рубеж. Я впервые увидел Европу, ее архитектуру, ее дороги, ее театры, людей,  отношения между людьми.  Все, что писалось у нас о Западе, выглядело дикой ложью.   Домой  вернулся законченным западником, понимая, какой  колоссальный исторический путь нам надо пройти для того, чтобы сблизиться с другой половиной человечества. Я был молод, смел,  неосторожен, хотя в то горячее время призадуматься было над чем.   Прочитав мои теории о возможности мирного перехода западных стран к социализму, главный идеолог Суслов  высказался коротко и ясно: статья односторонняя,  может быть мирный путь, но может быть и не мирный путь. Несмотря на это, меня стали приглашать сразу в два отдела ЦК: к Пономареву, по международным делам, и к Андропову,  по странам социализма. Встреча с Андроповым оказалась главной, но и роковой для всей моей жизни.
Идеи для вождей
РГ: Попробуем, Федор Михайлович, соединить два ключа -  автобиографический и политический, о себе и о тех идеях, которыми вы пытались "достучаться" до вождей.  Хотя только ли вы? Наверно, были и другие группы, другие советники, с которыми негласно шла конкуренция  идей?
Бурлацкий: Конечно, были, например, у Пономарева - Черняев, Загладин. Но я-то как раз совсем не хотел становиться аппаратчиком. Во-первых, организатор я не очень сильный, во-вторых, как все журналисты, привыкшие к свободному образу жизни, не любил сидеть "от" и "до". Но Юрий Владимирович Андропов на это сказал: организаторов в ЦК и без вас предостаточно, ваше дело - консультировать и писать. И через несколько дней я оказался  в неудобном длинном кабинете, а вскоре стал заведующим группой консультантов, которых мне было разрешено приглашать.  Так попали в ЦК Георгий Шахназаров, Александр Бовин, Юрий Арбатов и другие. Но вначале я абсолютно не представлял, чем заняться. Вдруг заходит Лев Николаевич Толкунов, это он меня рекомендовал…
РГ: Бывший главный редактор "Известий"?
Бурлацкий: Ну, тогда еще будущий.  Зашел ко мне и говорит: Федор, ну что ты тут сидишь, киснешь, пойдем заниматься делом. И, прихрамывая, после фронта он хромал на одну ногу, повел меня во Дворец съездов.  И я, совершенно не оперившийся мальчишка, вдруг оказался на верхнем этаже этого здания, где шел завершающий вечер Совещания коммунистических и рабочих партий.  И вдруг слышу голос Хрущева.  Он  держал в руках рюмку и начал рассказывать, как "брали" Берию.
РГ: Вы его до этого уже видели, знали?
Бурлацкий: Нет, это в первый раз. Он простоял с рюмкой целый час! И весь зал, где были представители всех компартий мира, Пальмиро Тольятти, Морис Торез и многие другие, терпеливо слушали его излияния. Видно, это был один из самых драматических моментов в его жизни.
РГ: Если Хрущев так поступил по отношению к Сталину и его потенциальному преемнику, стоит ли  удивляться, что впоследствии он тоже оказался жертвой  заговора? Вы, реформаторы, несли идеи с надеждой, что власть имущие станут их как-то претворять. А наряду с этим - банальные дворцовые перевороты.
Бурлацкий: Это и верно, и абсолютно не верно.  Да, по внешним признакам,  произошел дворцовый переворот: группа сговорилась против одного. А по сути, это было совсем другое. Хотя в тот момент   реальной угрозы захвата власти Берией не было,  но ясно, что в перспективе он  подчинил бы своей воле Маленкова, человека слабого, сосредоточил бы в своих руках всю полноту власти и вернул страну, в этом у меня нет сомнений, на прежний сталинский курс. Вот почему нельзя согласиться, что это был просто дворцовый переворот, тем более что Хрущев был законным путем избран первым секретарем ЦК. Иное дело, что он стал убирать неугодных для себя людей, тех, кого считал сталинистами, и привлекать тех, кого считал близкими к себе. Кстати, он очень плохо разбирался в кадрах и приводил, во-первых, ненадежных друзей, а во-вторых, очень ограниченных людей, таких, как Подгорный, да и сам Леонид Ильич был не семи пядей во лбу.
РГ: С какими идеями вам все-таки удалось достучаться до Хрущева?
Бурлацкий: После статьи, в которой я написал, что у нас уже нет диктатуры пролетариата, член Президиума ЦК КПСС Куусинен Отто Вильгельмович пригласил меня написать в учебник "Основы марксизма-ленинизма", за создание которого он отвечал, главу о переходе к общенародному государству. Вот это и был первый крупный крамольный шаг в нашей идеологии. Затем я стал вынашивать идею    о президентской парламентской республике. Хрущев меня уже хорошо знал, я сопровождал его пять или шесть раз за рубеж и во время одной из таких поездок сумел убедить его в том, что ему надо избираться президентом.
РГ: И оставить партию?
Бурлацкий: Я не говорил "оставить партию", боялся спугнуть. Он некоторое время недоумевал:  зачем это? Я же Председатель Совета Министров, а тут какие-то мальчики  -  это он на Президиуме ЦК выступал - советуют мне оставить этот пост и сделаться президентом. Но время, поездки за рубеж, особенно в США, изменили его, он поддержал идею новой конституции, для ее подготовки была сформирована группа. Мы сидели на даче Горького и рысью писали конституцию,  президентскую, с двухпалатным парламентом, с Конституционным судом,  судом присяжных. Нас страшно торопили: когда представите проект?
 И вдруг - тишина, никаких звонков.  Надо же: я выбрался в Москву, чтобы узнать, в чем дело, в тот самый день, когда шло заседание руководства ЦК, на котором снимали Хрущева. А на следующий день увидел его на Пленуме ЦК, где доклад делал бессменный уничтожитель всего живого Михаил Андреевич Суслов. Хрущев сидел в габардиновом пальто внакидку, с опущенной головой и внешне совершенно не реагировал на то, что происходило вокруг. Обсуждения не было никакого, голосование было единодушным. Члены Президиума ЦК тогда жили  в начале улицы Косыгина в специальных домах, и ближайшим соседом Хрущева был Микоян. Они вдвоем постояли возле калитки, которая вела из одного дома в другой, Микоян сказал несколько слов утешительных и ушел - навсегда, больше он никогда не встречался с Хрущевым. Ему был предложен пост председателя Президиума Верховного Совета СССР, и это его вполне удовлетворило.
РГ: Итак, первый блин комом, а про второй, кажется, и говорить нечего: эпохе Брежнева реформаторы вашего склада просто не требовались. Но вы упорствовали, это видно из ваших книг.  Зачем, если была почти полная ясность, что реформы не пойдут?
Бурлацкий: Я тоже так думал, пока не услышал выступление Юрия Владимировича Андропова перед активом нашего отдела, в котором он сказал странную фразу: теперь мы пойдем еще более последовательно по пути ХХ съезда. Ухватившись за этот шанс,  я опять написал записку из пяти пунктов: партия передает дело руководства экономикой государству, государство начинает экономическую реформу, пересматривается сталинское законодательство, связанное с уголовным преследованием за т. н. инакомыслие, и т. д.  Пять пунктов. Андропов согласился с этим. Он поехал с Брежневым и Косыгиным в Варшаву, на съезд ПОРП, и в поезде зачитал им записку. Увы, не только Брежнев, но и Косыгин, который был человеком все-таки более либеральным, полностью ее отвергли. Брежнев, человек чрезвычайно консервативный, так и заявлял: надо восстановить, как было при Сталине, и дело пойдет. 
РГ: Любопытно: в сталинской конституции 1936 года "партия" упоминалась всего один раз, в ряду других общественных организаций, в самом конце текста. Выходит, не так уж последователен был Леонид Ильич, коль скоро нарушил такой важный сталинский завет?
Бурлацкий: Когда готовилась брежневская конституция, в которую  Александр Бовин вкатил пассаж о руководящей роли партии, я сделал ему замечание: но этого даже в сталинской конституции нет. В сталинской, говорит,  нет, зато есть прямое указание Леонида Ильича. Кстати, Брежнев и меня хотел к себе помощником взять, отбился с  большим трудом. То был еще один способ "успокаивать" реформаторов - давать посты, втягивать их в свой "меловой круг".
Вот когда ко мне пришло настоящее разочарование в своей деятельности: что я делаю в ЦК? для чего я здесь? Я ученый и  неплохой журналист, не вписываюсь в тот политический поворот, который произошел в стране, значит, надо уходить.  С этим и пришел к Андропову:   прошу меня отпустить в отставку, я не аппаратный человек. Он не стал возражать, потому что и  сам висел на волоске.  Я ушел от него в полном расстройстве,  рассчитывал все-таки на другой разговор.
РГ: Полагали, что он будет вас удерживать?
Бурлацкий: Думаю, что не мог - на него нажимали Александр Шелепин и другие организаторы антихрущевского путча. Я перешел работать в "Правду", и тут, всего через два с половиной месяца, по случаю юбилея газеты, меня неожиданно наградили орденом Красного Знамени.  Возможно, так Андропов рассчитывался со мной за прежнюю работу.
А потом я "погорел" на статье о театральной цензуре, которую мы написали вместе с Леном Карпинским для "Комсомольской правды". Это было совершенно не нужное выступление. Я хорошо работал в "Правде", выработал свой эзоповский стиль. Писал об Испании, о франкизме - все понимали, что это и о сталинизме, а поймать вроде как невозможно было. И вдруг сам себя дал подловить, причем по теме,  которой профессионально не занимался.  Решением бюро ЦК КПСС я был снят с работы и на десять лет отлучен от печати, на семь лет лишился поездок за рубеж. Впрочем, это пошло мне на пользу: я стал писать  книги.
Рецидив
РГ: Но вы опять взялись за старое, когда к власти пришел Горбачев, а потом Ельцин.  Интересно провести параллели: все ли повторилось или  были какие-то отличия?
Бурлацкий: При Горбачеве, накануне 19-й партконференции, наступила некоторая свобода выражения мыслей. Я напечатал в "Литературной газете" статью, содержание которой, как мне известно, было доложено Горбачеву.  В том же духе написал ему и специальную записку: надо партию устранять, избирать всенародно президента и двухпалатный парламент, учредить Конституционный суд и суд присяжных. Но Михаил Сергеевич отреагировал примерно так, как в свое время Хрущев: а не  скажут ли, что Горбачев сосредоточил в своих руках всю власть, он и президент, он и генеральный секретарь? Ему почему-то не приходило в голову,   что можно быть "лишь"  президентом, пускай кто-то другой будет генеральным секретарем, и вообще, подумать о том, что делать с партией. Ведь уже тогда говорили о расколе на партию сталинистскую и партию   демократическую -  брожение умов было большое. Но он не подхватил этих идей.
Тут я и сделал шаг, о котором глубоко  сожалею.  Во время одной встречи, на которой присутствовал президент Чехословакии Гавел, я спонтанно обратился к нему: товарищ Гавел, я давно выдвигаю здесь идею президентско-парламентской республики, но она не встречает поддержки. Может, при случае поговорите с Ельциным, он прислушается? Гавел пообещал  и сдержал слово, в чем я довольно быстро смог убедиться: с той поры Ельцин и начал  ставить вопрос о своем президентстве. Когда  Горбачев спохватился и вслед за Ельциным стал выдвигаться в президенты СССР, поезд ушел,  времени для избрания всенародного у него уже не осталось.  Пришлось избираться только голосами Верховного Совета  СССР.   Легитимность союзного президента оказалась несопоставимо ниже, чем легитимность президента России.   Чем закончилось эта схватка, мы знаем: распадом великой страны.  Но еще до этого мне удалось с огромным трудом пробить закон о свободе выезда из СССР и въезда в СССР. Я включил в это даже госсекретаря США Шульца, а он - президента Буша-отца, который позвонил Горбачеву и поддержал наш закон.
РГ: Федор Михайлович, кто-то из философов сказал, что дело не в идеях, а в головах, в которые они попадают. Разве могли вы предотвратить такой поворот в истории страны?
Бурлацкий: Наверное, нет, хотя это не снимает с меня ответственности. Ведь внутренне я относился очень недоверчиво к Борису Николаевичу, считая его заурядным областным партийным секретарем с очень опасным характером, который ничего не понимает в экономических реформах  и наломает много дров. Так и случилось. Вся приватизация была осуществлена им на основании указного права, на которое конституция не давала ему полномочий. Облегчило мою душу только  последнее интервью Ельцина,  опубликованное уже  после его смерти. Там он сказал: мы рассчитывали осуществить переход к рынку в течение двух-трех лет, это была ошибка,  нам для этого понадобится двадцать, тридцать, а может, и все сорок лет. Как видите, признал свою ошибку. Но признал ее тогда, когда его популярность упала до шести процентов, и пришлось искать не просто замену себе, а  человека, который мог бы спасти страну. 
Я завершил свои семь книг именно этим периодом  ХХ века - и не пошел дальше. Мне уже за восемьдесят. Если жизнь даст мне шанс, может, я еще напишу о том, что происходило дальше и что происходит сейчас.  Либо, как говорил Гамлет, дальнейшее - молчание.
Урок на XXI век
РГ: Последний вопрос,  как урок на будущее. Почему ваши идеи так трудно шли "снизу" "вверх", но еще труднее -  "сверху" "вниз"? Если к этому и сводилась  формула реформаторства в ХХ веке, то удалось ли ее преодолеть сегодня, в XXI-м?
Бурлацкий: У реформаторов ХХ века просто  не было трибуны, куда можно было бы выносить свои идеи, поэтому оставалось только одно - апеллировать к вождям. И когда приходилось иметь дело с такими вождями, которые ничего не хотели менять, как это было при Брежневе, оставалось только отойти в сторону. Мне больше всех импонировал Андропов.  Я глубоко убежден, что если бы Юрий Владимирович остался жить еще хотя бы пять-шесть лет, он мог стать нашим советским Ден Сяопином и осуществить демократический поворот. Но провидению было угодно убрать его с политической сцены. А апеллировать к народу, возбуждать массовые протесты  - я всегда считал это опасным для страны, где еще не сложились демократические традиции.
У меня есть ощущение, что сейчас, в XXI веке, мы повернулись к Европе, ко всему цивилизованному миру.  Мы уже прошли такой путь, когда возникает уверенность, что этот тип демократии и этот тип общества близки нам. Сблизились наши типы мышления, сблизились наши общие интересы, которые вливаются в некий общий поток - разнообразный, противоречивый, в основе которого  лежат, однако, простые понятия: демократия, свобода, права человека.