Особый этап русской истории
совпадает с мессианством, носителем которого оказалась интеллигенция.
Сознание интеллигенции было сформировано в результате реформ Петра,
расколовшего Россию на два народа, переставших понимать друг друга.
Раскрылась пропасть между дворянством (сначала только одним дворянством)
и народом, всеми прочими классами общества. Если для Н.А. Бердяева
родоначальником русской интеллигенции был А.Н. Радищев, то для Г.П.
Федотова ими были 18 молодых людей, отправленных царем Борисом за
границу[1]. Известно, что ни один из них не вернулся.
Первые интеллигенты – первые непривлекательные
идейные отщепенцы русской земли. Их характеризует поверхностность и
нестойкость к чужой соблазнительной культуре, подчас моральная
дряблость. Отсюда ясно, что интеллигенция – категория
непрофессиональная, и это не люди умственного труда. Интеллигенция
ощущает себя как некий Орден, с кодексом, нечто вроде средневекового
рыцарства, несводимого к военно-феодальному классу, но связанного с ним
так же, как интеллигенция связана с группой работников умственного
труда.
Основное русло истории русской
интеллигенции – от В.Г. Белинского через народников к революционерам
начала XX в. По Г.П. Федотову, интеллигенция целый век шла с царем
против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825-1881). И,
наконец, – с народом против царя (1905-1917). В статье «Трагедия
интеллигенции» Г.П. Федотов подчеркивает, что интеллигенция, оторванная
от народа, не порвала связи со своим классом и с царем – в этом ее
почва, суррогат почвенности. Бердяев, со своей стороны, определяет место
интеллигенции между молотом власти и наковальней народа. Очевидно, что
взгляд на интеллигенцию и понимание социальной структуры у этих двух
авторов противоположны. Если Н.А. Бердяев согласен с историческим
призванием русского народа, то Г.П. Федотов полагает, что «лишь через
длительное очищение, через суровую аскезу смирения (мессианство –
гордыня) лежит путь к «земле обетованной». В статье «Проблемы будущей
России» Г.П. Федотов настаивает, что мессианская идея как
«ветхозаветно-реакционная» не имеет права на бытие в христианстве. Но и
христианство у него – странное: насыщенное восточными влияниями,
воскрешенное в новой индийской Церкви…
И это
при том, что сам Н.А. Бердяев не может считаться чисто православным
мыслителем. В рамках религиозно-философского возрождения России начала
ХХ в. религиозный неоромантизм Н.А. Бердяева легко вбирал в себя чужие
религиозные установки. Отсюда его убеждение, что «он защищает некое
«универсальное» (или «вечное») христианство. Вообще Бердяев создает
амальгаму христианских идей и внехристианских начал. И читателю кажется,
что перед ним - новые пути в религиозном сознании. Атеистическое
народное движение куда более серьезно формировало сознание русской
интеллигенции, нежели идеалы религиозного возрождения серебряного века.
Их концепция «критической личности», выражающей «народный дух» и
призванной вести за собой народный дух» и призванной вести за собой
народную плоть пришла к теории критического класса, затем – критической
партии, и вновь вернулась в исходную точку в облике вождя. Эта
теоретическая эволюция во многом проходила в недрах марксисткой волны
идейного вызревания русской интеллигенции. Было сформировано живое
сообщество людей, объединенных сознанием своего общественного служения –
этот статус общественного избранничества интеллигенции напоминал
самосознание старообрядцев.
Формирование
нового высшего класса России – дворянства и выросшей из него
интеллигенции совпало с порабощением Петром 1 собственного народа. Выйдя
из барства, интеллигенция стала в оппозицию к нему, и в великом деле
народно-освободительного движения русская интеллигенция увидела свое
историческое призвание, сам смысл своего существования в русской
культуре и истории. Но для этого нужно было стать общностью, как бы
религиозным орденом в миру. Н.А. Бердяев пишет: «Когда во второй
половине Х1Х века сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела
характер, схожий с монашеским орденом. Тут сказалась глубинная
православная основа русской души: уход из мира возлежащего, аскеза,
способность к жертве и перенесение мученичества.»[2]
В
сущности, произошла религиозная адаптация марксистских идей в России, в
ходе которой большевики составили наиболее организованное и деятельное
ядро левой интеллигенции. Уже до начала этой культурной и социальной
революции главным критерием принадлежности к монашескому ордену «русской
интеллигенции» стала боль за страдания народа и готовность действовать
конкретно и решительно. Интеллигенция была разорвана между двумя
крайностями, это чувствовали авторы «Вех» и надеялись фактом осознания
трагичности исторической миссии интеллигенции изменить ситуацию.
Напомним,
что «Вехи» имеют подзаголовок: «Сборник статей о русской
интеллигенции». Так, П.Б. Струве оговаривается, что не всей
интеллигенции, но лишь отдельной ее части свойственно безрелигиозное
отщепенство от государства. Н.А. Бердяев в начале статьи упоминает, что
имеет в виду «кружковую интеллигенцию» (революционную, надо полагать) и
предлагает для нее особый термин «интеллигенщина» (что похоже на
«образованщину» в терминологии А.И. Солженицына). Для Н.А. Бердяева,
это странная группа людей, чуждая органическим слоям русского общества. У
О.М. Гершензона это «сонмище больных», изолированных в своей стране. А
С.Л. Франк полагает интеллигента «воинствующим монахом» нигилистической
религии безбожья. Как ни гляди, интеллигенция здесь – кучка чуждых миру и
презирающих мир монахов. Это одна из традиций русской публицистики, в
которой к интеллигенции применяют термин «орден» – «воюющий орден»,
который всегда стоял поперек всего течения современной жизни (П.
Анненский, Ф. Степун, Н. Зернов).
Помимо
большевистского отпора «Вехам» в качестве ответа появился сборник от
либеральной части интеллигенции – об «интеллигенции в России». Для П.Н.
Милюкова, интеллигенция – это ядро образованного класса, ей принадлежит
инициатива и творчество. Но у нее сложился свой патриотизм лагеря,
окруженного врагами. Эмигрантское настроение интеллигенции дополнялось
ее антиправительственной деятельностью. Очевидно, что авторы сборников
не смогли дать определения этого социального феномена, и в результате
укоренился аморфный образ интеллигенции, искажающей жизненную ситуацию.
Этот штамп проявился в сборнике «Из глубины» и всякое отсутствие этого
штампа сыграло злую шутку с работами евразийцев.
Политологи пользуются еще более расплывчатыми терминами: «элита»,
«избранный народ», «внутренний пролетариат» (А. Тойнби), культурологи
говорят о малом народе, некоторые из последних предпринимают сугубо
националистическую трактовку «малого народа». Таковы концепции Г.
Померанца в сборнике «Выход из транса». А. Янов, Н.Я. Мандельштам тоже
так считали. С другой стороны, борец с «русофобией». И.Р. Шафаревич
устраняет понятие интеллигенции как неопределенное и заменяет его на
понятие «малый народ», но лишенный национального измерения. В этом
термине попадаются в ловушку и те, кто за интеллигенцию, и те, кто
против интеллигенции. Для одних интеллигенция есть мера общественных
сил, а противопоставленный ей народ сливается в реакционную массу. Для
других все, что противостоит идеологическому или национальному – «малому
народу» тоже сливается в реакционную массу, подобно тому, как для К.
Маркса все, противостоящее пролетариату, сливается в одну реакционную
массу. И.Р. Шафаревич призывает создать оружие духовной защиты «Большого
народа» – «сказать правду».[3]
Таким
образом, в метафизическом мессианстве интеллигенции нет избранного
народа, который в христианстве является церковным народом, напротив, в
метафизическом мессианстве мы встречаемся с мессианством не
национальным, а глубоко социалистическим, которое, по словам Н.А.
Бердяева, имеет иудейские корни и по сути есть ожидание Антихриста. На
наш взгляд, русская интеллигенция как часть образованного класса России
ставит обобщенный народный интерес выше государственного и выше
собственного эгоистического интереса, то есть она отделяет себя от
либеральных ценностей и почвенных привязанностей. Ее враг –
деспотическое государство и догматическая вера. Следовательно, русская
интеллигенция находится в том же отношении к русской православной
церкви, в каком учение И.Христа находится в отношении к ветхозаветному
иудаизму. Здесь абсолютное отрицание и абсолютная преемственность.
Получается, что церковь мстит государству как своему насильнику через
интеллигенцию.
Эта концепция во многом
подтверждается самой настроенность. Работы И.Л.Солоневича,
свидетельствующей о «неуязвимости России» и при Петре 1, и при И.В.
Сталине, ибо страна «чудовищными жертвами оплачивает бездарность гениев и
трусость вождей» Очевидно, что позиции интеллигенции всегда зависят от
позиций властей, от степени их деспотизма. В указанном контексте
революция для интеллигенции – не заблуждение ума, а судьба, когда на
место деспотии ставится революционная организованная интеллигенция –
авангард народа.
«Народопоклонство» и
«народолюбство» как преклонение перед народом-тружеником,
народом-страдальцем при одновременном возвышении над ним создает в
русской культуре «внецерковное православие» (В.В. Розанов). Оно
встретилось со стихийным коммунизмом в народной жизни и стало
развиваться в русле старорусской неприязни к западному мещанскому
царству, к чистой буржуазности.
Впервые
поклонение перед либеральной буржуазностью (ее кумир – О. Бендер и ныне
ему памятники не ставит только ленивый глава города – в Кисловодске Киса
и Ося уже стоят в виде кичевых кукол и собирают средства на ремонт
Провала, «чтобы не слишком провалился» – провалилась же на деле
интеллигенция вслед за своими кумирами), это позорное преклонение перед
буржуазностью и грязным торгашеским духом возникло лишь в литературе
советской эпохи. Напротив, в 1917 г. буквально все в русской истории и
культуре работало на революцию, ее радикализм и всеочищающий пафос.
Можно сколько угодно сокрушаться по поводу радикального неприятия В.И.
Лениным и большевиками всего, что было связано с религией и церковью. Но
нельзя забывать, что таким было господствующее отношение всей русской
интеллигенции к миру неправды. Н.А. Бердяев прав в утверждении, что
никто кроме большевиков не смог бы устоять в водовороте народной стихии в
качестве цементирующей Россию государственной власти. Известно, что
церковь в условиях гражданской войны заняла сторону одной из борющихся
сил и не могла рассчитывать на снисходительность советского государства в
течение длительного времени.
Атеизм в
Советской России выполнил функцию протестантизма в европейской истории.
Атеизм при этом был носителем духа социализированного капитализма и он
поднял русскую революцию до уровня религиозного феномена, ибо революция
решала вопрос о Боге. Ф.М. Достоевский угадал характер русской
революции, заранее понял, что она будет страшнее, предельнее западных
потрясений. Исследователь феномена марксизма В.Д. Жукоцкий пишет в связи
с этим обстоятельством «Мы слишком мало отдаем себе отчет в том, что и
саму революцию, и последовавшие за ней десятилетия сталинского термидора
с их глобальными разрушениями и не менее глобальными созиданиями новой
культуры, невозможно понять все контекста и логики религиозных войн».
Русское
мессианство, склонность к апокалиптичности полностью проявились в
русской революции, в стремлении развернуть до конца привлекательную
социальную идею. В недавние 90 гг. такое мессианство проявилось в
желании развернуть до конца либеральную идею и поглядеть, что из этого
выйдет. Между указанными крайностями социального экстремизма лежит и
поныне мир советской и постсоветской интеллигенции, ее культуры и
мессианской государственности. Великие русские пророки – Ф.М.
Достоевский и Л.Н. Толстой, прозревавшие будущее, оказались сильнее
историков, владевших фактами прошлого. Первый верил, что русским в силу
всечеловечности предстоит осуществить великую миссию в Европе,
«выработать синтез всех противоположных идей и стремлений, разделяющих
народы Европы».
В ХХ в. Россия
возродилась как великая империя – Советский Союз и мировая система
социализма. И, если толчком к мыслям Ф.М. Достоевского о русском как
«всечеловеке» послужила речь В.С. Соловьева «Три силы» (1877 г.), то
Советская Россия вскоре обрекла огромное влияние на жизнь и политику
всех народов мира. Советские лидеры пытались создать единую организацию
всего человечества. Н.О. Лосский пишет «Однако идеология и практика их
прямо противоположны идеалу Достоевского и его представлениям о
характере русского народа». И далее «Советские коммунисты, наоборот,
проповедуют самое бедное по содержанию, самое узкое миропонимание,
отрицая все ценности, поднимающие дух выше земных интересов. Они ищут не
абсолютного Царства Божия, а относительного добра, земного
«материального благополучия, т.е. благополучия мещанского, столь
презираемого Достоевским и всей дореволюционной интеллигенцией».[4]
Американский историк Р. Пайпс пишет: «Нечего удивляться, что добравшись
до власти, коммунисты скоро отняли у русской культуры свободу
выражения, которую она сумела отвоевать при царском режиме. Так
интеллигенция обратилась против самой себя и во имя всеобщей
общественной справедливости наступила обществу на горло» Революционная
интеллигенция всей душой приняла марксову «религию революции», приняла
веру в будущее, в то время как на Западе светские священнослужители –
интеллектуалы занялись вынесением обвинительных приговоров западной
истории деспотизма и уже после I Мировой войны несколько поколений
западных людей утратили веру в свое прошлое, настоящее и будущее. России
превращение революционно-монархического направления интеллигенции (с
традицией дворянских переворотов) в революционно-республиканское
вылилась в мечту строить Россию без царя во главе. Только Николай I
удержал Россию на краю гибели и дал интеллигенции срок одуматься,
провести «огосударствление» русского правосознания.
По
И.А. Ильину, лишь А.С. Пушкин и Ф.М. Достоевский прошли в себе эту
необходимую эволюцию правосознания и поняли, что русская идея есть «идея
свободно созерцающего сердца». Именно эта идея была максимально
искажена, по мнению автора, в «Советии», ибо в ней «пролгано все» -
деньги, чины, искусство. Хотя революция была «чудом», что не скрывали
лидеры РСДРП(б), дальнейшее целеполагание превратило чудо в осознанную
необходимость. Вспомнил лозунг «коммунизм неизбежен!» В целом ожидание
чуда и осознание его необходимости становится оборотной стороной
научности марксизма-ленинизма. Сталинский тезис «кадры решают все!»
вытекал из спешки и гигантизма – «пробежать сто лет за десять» - в этой
формуле осталось только поменять слово. М. Геллер пишет – решают все
химия, техника, лесные полосы, дисциплина и т.п. И в 60 гг. советским
людям, новому советскому человеку верить в коммунизм было «не
положена», надо было верить в НТР, в авиацию, космос и механизацию – в
такой обстановке советская интеллигенция из красной становится
бесцветным «малым интеллигентным народом». Разговоры на тему
интеллигентности и ее воспитания, подлинности и мнимости воспитанности
годами велись в эпоху застоя в партийных средствах массовой информации.
В таких проповедях и дискуссиях тон задавал академик Д.С. Лихачев,
которого советские журналисты не раз объявляли «эталоном
интеллигенции», сам академик даже выдвинул лозунг «Интеллигентные люди
всех стран, соединяйтесь!». Этот призыв к создании союза образованных,
но денационализированных элементов всех стран вызвал отклик у вчерашних
партаппаратчиков, ставших активистами демократической России. Они хотят
быть настолько интеллигентными, чтобы забыть свою национальность – и
сегодня это идеал для многих, заботящихся о своей репутации
интеллигентного человека. Параметром для интеллигентности объявляется
забвение собственной национальности вечный комплекс вины по поводу
уроков Холокоста. М.Ф. Антонов, говоря о заявлениях Д.С. Лихачева,
подчеркивает: «По сути – это призыв стать именно элитарием, принадлежать
к интеллектуальным сливкам общества. Разумеется, в большинстве случаев
такое стремление оборачивается самонадеянностью и надменностью по
отношению к «темной массе», не поднявшихся до уровня интеллигентных
людей».
Интеллигентность искали и
некоторые писатели – правдолюбцы, те, кого обычно именовали
«деревенщиками», что вылилось в серьезную литературную полемику и
сражение публицистов. Так, В.М. Шукшин определял подлинную
интеллигентность как неспокойную совесть, ум и полное отсутствие голоса,
когда требуется «подпеть» сильному мира сего, разлад с самим собой
из-за «проклятого» вопроса «Что есть правда?», гордость и сострадание к
судьбе народа. В сущности, у правдолюбцев «нравственность есть Правда»
им эту правду знает только народ. Стремление к народной правде выглядит
по-иному и противостоит стремлению к перевоспитанию интеллигенции на
путях воспитания интеллигентности, ибо интеллигентность – суть поиски
смысла жизни.
НЕКРАСОВ С.Н.
[1] Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т.1 СПб, 1991. С. 79
[2] Бердяев Н.А. Русская идея.// О России и русской философской культуре. М. 1990, с.66.
[3] Шафаревич И.Р. Есть ли у России будущее. М. , 1991, с.478
[4] Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М.: Республика, 1994. С.233
Комментариев нет:
Отправить комментарий